Приводя это письмо, Фет обнаружил постоянную готовность открыто представлять читателю свои взгляды, несмотря на то, что иные из них могли восприниматься как ретроградные и компрометировать автора. В одном из писем Страхову (27 мая/8 июня 1879 года) он признавался: "Хотите верить или не верить. Я никогда не лгу и ненавижу ложь".
Гораздо более глубокими и духовно близкими были отношения Фета с Л. Толстым. Еще в самом конце 50-х годов, в период раскола в редакции "Современника", они обдумывали (имея в виду и участие Боткина как теоретика искусства) возможность издания своего журнала, свободного от революционно-демократической идеологии. Журнал не состоялся, но жизнь не развела Толстого и Фета: долгие годы они оставались друзьями и единомышленниками. 27 июня 1867 года Толстой писал Фету: "От этого-то мы и любим друг друга, что одинаково думаем умом сердца, как вы называете. (Еще за это письмо вам спасибо большое. Ум ума и ум сердца — это мне многое объяснило.)".
Известно преклонение Фета перед Толстым-художником, но после перелома, произошедшего в мировоззрении и творчестве Толстого, Фет не скрывал своего разочарования, — этот путь противоречил его главным убеждениям. "Я никому не уступлю в безграничном изумлении перед талантом Льва Толстого, — писал он Полонскому 23 января 1888 года, — но это нисколько не мешает мне с величайшим сожалением видеть, что он зашел в терния каких-то полезных нравоучений, спасительных для человечества <…> Философия целый век бьется, напрасно отыскивая смысл в жизни, но его — тю-тю, а поэзия есть воспроизведение жизни, и потому художественное произведение, в котором есть смысл, для меня не существует". (Под "смыслом", так решительно отвергаемым и непригодным для искусства, Фет имеет в виду идею, выраженную прямо и назидательно.)
Позднее Фет продолжал этот спор в связи с появлением "Крейцеровой сонаты": "Прекрасно в одном из писем ко мне говорит Толстой: "Нельзя уговорить камень, чтобы он падал кверху, а не книзу, куда его тянет". Между тем, плохо понявший Шопенгауэра Лев Никол<аевич> в последнее время и преимущественно в "Крейцеровой сонате" старается уговорить камень лететь вопреки закона тяготения <…> Но в глубине души я до последнего издыхания, зная, по опыту и Шопенгауэру, что жизнь есть мерзость, все-таки буду жить надеждой, что вот-вот счастье и наслаждение помажут меня по губам <…> Хотя я никогда ни на какие темы не пишу, но мне кажется, что следующие, мною написанные вчера, стихи могли бы быть фактическим с моей стороны возражением на протест и вражду, объявленную Толстым взаимному влечению полов в его "Крейцеровой сонате" (31 января 1890 года). Далее следует стихотворение "Сердцем предвидя невольный ответ, / Тихий в глазах прочитал я запрет…".
В своих рассуждениях о неправильно истолкованном Шопенгауэре Фет, конечно, был очень далек от понимания истинных причин кризиса в мировоззрении и творчестве Толстого. Но, полемизируя с Толстым, он высказал это по-фетовски: не прямым выражением идеи, а в стихотворении, поэтически рисующем естественность и неодолимость сердечного влечения. Есть только маленький штрих, намекающий на полемику, — в изменении первой строки стихотворения для окончательного текста, где вместо "Сердцем предвидя невольный ответ" стало: "Чуя другими внушенный ответ".
Нельзя не заметить слов Фета: "зная, что жизнь есть мерзость", но это знание не изменяло его художественной позиции. В другом письме Полонскому он говорит: "Хотя любовь иногда выражается в тумаках возлюбленному предмету, но я этой совершенно несомненной формы любви не воспеваю и воспевать не умею. Почему? — Это надо спросить у моей вислогубой дурищи — Музы" (30 декабря 1890 года). Характерно также употребляемое Фетом слово "воспеваю", очень точно соответствующее изображению мира красоты (а стихотворения свои Фет нередко называет "песнями").
Здесь же Фет пишет об односторонности своей поэзии по сравнению с безграничным многообразием тем у Пушкина, от обыденных до героических, и прибавляет: "Куда уж тут моей насекомой музе тащиться!"
Поздний Фет в письмах не раз изображает свою музу и бездельницей, и "подурехой", что, естественно, невозможно встретить в его стихах. Там:
Все та же ты, заветная святыня,
На облаке, незримая земле,
В венце из звезд, нетленная богиня,
С задумчивой улыбкой на челе.
("Музе", <1882>.)
Проза жизни, которую Фет хорошо знал, которая отражена в его статьях, письмах и воспоминаниях, не попадала в его стихи. Фет не претендовал на всеохватность своего мира, на отражение в нем всех сторон и закономерностей реальной действительности. К тому же к произведениям поэтическим и прозаическим он предъявлял разные требования.