В связи с темой вечности естественно встает вопрос о религиозном мировоззрении Фета. 1 февраля 1879 года Л. Толстой писал автору стихотворения "Никогда": "…положение невозможно, не человеческое. Но вопрос духовный поставлен прекрасно. И я отвечаю на него иначе, чем вы. — Я бы не захотел опять в могилу. Для меня и с уничтожением всякой жизни, кроме меня, все еще не кончено. Для меня остаются еще мои отношения к Богу, т. е. отношения к той силе, которая меня произвела, меня тянула к себе и меня уничтожит или видоизменит". Но это суждение Толстого отнюдь не свидетельствует о так называемом "атеизме" Фета, констатация которого долгие годы была чуть ли не общим местом в трудах авторитетных исследователей поэта. Для формирования такой концепции значительную роль сыграла работа Г. Блока "Рождение поэта. Повесть о молодости Фета" (Л., 1924), где речь шла о своеобразном "пари", заключенном Фетом под фамилией Рейхенбаха, что и через двадцать лет он будет "отрицать существование Бога и бессмертие человеческой души". Серьезность ссылок на такой аргумент убедительному сомнению подверг А. Тархов в комментарии ко второму тому "Сочинений" Фета (М., 1982), и эта статья положила начало обсуждению проблемы, до того времени казавшейся решенной. Здесь же автор отметил, что свидетельством о подлинной вере Фета может служить его поэзия [48].
В 1983–1985 годах в нескольких номерах "Вестника русского христианского движения" развернулась широкая дискуссия. "О мировоззрении Фета. Был ли Фет атеистом?" — под этим названием была напечатана статья Н. Струве [49]. Затем появились выступления: Е. Эткинда — "О мировоззрении А. А. Фета", Н. Струве "Был ли Фет атеистом? — ответ на письмо проф. Эткинду" [50] и др. Продолжение этой полемики находим в исследованиях В. Шеншиной, в частности в ее обстоятельной статье "А. А. Фет как метафизический поэт". "Многогранная индивидуальность такого художника, как Фет, представляется нам как сложное единство. И онтологическая поэзия Фета явно свидетельствует о том, что он не был атеистом", — справедливо пишет автор [51].
Но это единство не только сложно, — оно противоречиво и предостерегает от односторонних выводов. Переписка, публикуемая в новом томе "Литературного наследства", дает для изучения этой проблемы значительный материал. Например, когда 5/17 февраля 1880 года Фет пишет Страхову: "Ни я, ни Шопенгауэр не безбожники, не атеисты. Не заблуждайтесь, будто я это говорю, чтобы к Вам подольститься. Я настолько уважаю себя, что не побоялся бы крикнуть Вам: "Таков, Фелица, я развратен", — то за этим глубоко выстраданным признанием верующего человека слышится отзвук философских бесед со Страховым, который, видимо, тогда воспринимал взгляды Фета как атеистические.
Подобные впечатления возникали и у Полонского. 25 октября 1890 года, восторженно отзываясь о стихотворении Фета "Упреком, жалостью внушенным…", Полонский писал ему: "Господи, Боже мой! — уж не оттого ли я так и люблю тебя — что в тебе сидит — в виде человечка, бессмертная чистота души твоей?! — И ты еще смеялся надо мной за мою веру в бессмертие!.. Да кто ему не верит, тот пусть и не читает стихов твоих, — не поймет — ни за какие пряники!"
Конечно, Фет смеялся доброжелательно над простодушной верой своего друга, но все же — смеялся. Как поэт и мыслитель он всегда шел своим путем духовных исканий. Еще в молодости Фет писал Полонскому: "… неверие и вера, живущие во мне, не плоды, выросшие на университетской скамье, а на браздах жизни" (31 мая 1846 года).
В этом отношении, несмотря на все последующие разногласия, Фет всегда чувствовал особенную близость с Л. Толстым. 4 октября 1886 года он писал С. А. Толстой, что Лев Николаевич "лучше всего знает, как высоко он стоит в моих глазах, невзирая на разногласия наши на окраинах дорогой нам правды". Толстой же дорожил Фетом как "родственной натурой" (см. письмо его Фету от 30 августа 1869 года). 7 ноября 1866 года он писал Фету: "Вы человек, к<отор>ого, не говоря о другом, по уму я ценю выше всех моих знакомых, и к<отор>ый в личном общении дает один мне тот хлеб, к<отор>ым, кроме единого, будет сыт человек".