Тот "идеально-восторженный лирик", о котором говорит Полонский, "не подпускал к себе" как "чужого" и самого Фета во многих сторонах его жизни, личности и общественных убеждений. Здесь торжествовал единственный эстетический принцип — служение Красоте.
Полонского, знавшего Фета смолоду, поражала одновременно и цельность и противоречивость его натуры. Он горячо выразил это в том же письме Фету: «Что ты за существо — не постигаю. Ну скажи, ради Бога и всех ангелов его — и всех чертей его, откуда у тебя берутся такие елейно-чистые, — такие возвышенно-идеальные, — такие юношественно-благоговейные стихотворения, — как "Упреком, жалостью внушенным". Стихи эти так хороши, что я от восторга готов ругаться. Гора может родить мышь, — но чтобы мышь родила гору, — этого я не постигаю. — Это паче всех чудес, тобою отвергаемых. Тут не ты мышь, — а мышь — твоя вера, ради которой Муза твоя готова
…себя и мир забыть
И подступающих рыданий
Горячий сдерживать порыв.
Какой Шопенгауэр, — да и вообще, какая философия объяснит тебе происхождение или тот психический процесс такого лирического настроения! — Если ты мне этого не объяснишь, — я заподозрю, что внутри тебя сидит другой — никому не ведомый — и нам, грешным, невидимый человечек, окруженный сиянием, с глазами из лазури и звезд, и — окрыленный. — Ты состарился, а он молод! — Ты все отрицаешь, а он верит! — Ты видишь в женщине — как бы ни была она прекрасна, — нужник — а он видит в ней красоту души и упивается ее чистотою! — Ты презираешь жизнь, а он, коленопреклоненный, зарыдать готов — перед одним из ее воплощений — перед таким существом, от света которого Божий мир теперь в голубоватой мгле".
Во всей переписке Фета (а его многолетними корреспондентами были и Л. Толстой, и Тургенев, и Боткин, и Страхов) нет такой проницательной обобщающей характеристики его противоречивой личности. Важно, что характеристика эта дана не только поэтом, но и близким другом Фета на протяжении долгих лет жизни, и, по-видимому, была принята Фетом безоговорочно. Он откликнулся на письмо Полонского сразу и очень сердечно (в письме от 28 октября 1890 года).
Будучи также и живописцем, Полонский сумел красочно обрисовать своеобразие художественного мира Фета, определившееся еще в юности. "Когда еще я был студентом, — писал Полонский Фету 16 июля 1888 года, — я, как мне помнится, говорил тебе, что твой талант — это круг, мой талант — линия… Правильный круг — это совершеннейшая, т. е. наиболее приятная для глаза форма <…> но линия имеет то преимущество, что может и тянуться в бесконечность и изменять свое направление". Разумеется, и Фет менялся: его поздняя лирика значительно сложнее и глубже ранних стихов, но, пользуясь сравнением Полонского, можно сказать, что вся эта сложная эволюция происходила в пределах того "круга", который оставался поэтическим миром Фета. "Все, что ты пишешь, — вытекает из глубины тебе присущего миросозерцания", — добавляет здесь же Полонский.
В этом фетовском миросозерцании идеалом всегда оставался Пушкин, и оценка самых разных общественных явлений соизмерялась с отношением к Пушкину. В письме от 14 августа 1888 года Полонский напоминал Фету об обличительных стихах, написанных когда-то при его участии в защиту Белинского от памфлета М. Дмитриева: "Что вам Пушкин? Ваши боги / Вам поют о старине / И печатают эклоги / У холопьев на спине". Цитируя эти стихи, Полонский восклицал: "Каким тогда был ты либералом!"
Примечательно, что когда антикрепостнические мотивы Фета сменились на антинигилистические, когда идеологическими противниками поэтов "чистого искусства" стали "утилитаристы", одним из главных и гневных упреков оставался все тот же: "Что вам Пушкин?" Позднее Полонский напоминал Фету: "Это, впрочем, было в то благословенное время, когда нарождались Зайцевы-Писаревы и целая ватага их последователей — когда начали с тебя и кончили Пушкиным? — Повалили, забросали грязью — и глядели на всех, как победители!" (3 апреля 1890 года).