— Ей-богу, ты Санька Ялунин! — сказал он громко и засмеялся весело.
Не было сомнения: передо мной стоял Васька Полыхаев в чине майора. Не успел я опомниться, как он уже мял меня в своих объятиях, приговаривая:
— Это сколько же мы не виделись?
— С сорок шестого, — ответил я твердо.
— Так и есть, — согласился он. И уточнил: — С весны, когда я в армию ушел.
Васька Полыхаев был старше меня на год. Жили мы до войны в соседних казармах: его отец — Ермолай — работал, как и мой, в пути, только простым рабочим.
Васькин отец был, пожалуй, самым высоким мужиком на Купавиной, а мать — наоборот, совсем маленькая. Васька пошел в отца. Ермолай Полыхаев, спокойный и медлительный, в общении с людьми больше обходился не словами, а так: то плечами пожмет, то рукой махнет, то улыбнется. Ни разу я не слышал, чтобы он изругался или рассердился: все ему было ладно. А мать пошуметь любила. Но отец и сын этого как будто не замечали. Что касается Васьки, то он всегда называл ее матушкой. Такое обращение к матери мне казалось странным. Однажды я не сдержался и спросил его об этом.
— Чтобы не сердилась на меня, потому и зову так, — непонятно для меня объяснил Васька.
— А что, мамой хуже, что ли?
— Так она мне не мама…
Почти десять лет мы с Васькой жили вместе, а только в тот раз я и узнал, что родная Васькина мать умерла, когда ему было два года, а эта была мачехой…
Ни о какой поездке в Красногорск я уже не думал. Мы с Васькой, не сговариваясь, двинулись в сторону моего дома, но, не доходя до него свернули в Афонин парк.
— Давно здесь был в последний раз? — спросил я Ваську.
— Прошлый год, — ответил он.
— А я шесть лет не приезжал, — сказал я.
— Хы! Я как в армию ушел, десять годов не бывал! — весело сообщил Васька. — А что сделаешь? Три года срочной оттрубил, потом в училище согласился ехать. Когда закончил — в Германию загремел, оттуда с отпусками канительно. Уж когда в Прибалтику вырвался, считай — домой приехал. И с той поры в Купавину — каждый год. Куда больше ездить, на курорты, что ли? Ты один приехал?
— Один. — И объяснил: — Я вообще не собирался, да мать написала, просила к празднику успеть.
— Понимаешь, и мои — тоже! — сказал Васька. — А ты знаешь из-за чего нас созвали?
— Узнал.
— Вот так. Я про дядю Макара-то первый раз еще года четыре назад услышал, когда Указ вышел. Шуму здесь было!..
— Пойдем, взглянем на памятник? — предложил я.
— Айда, тут два шага.
Мы прошли вдоль ограды до клуба, и стало видно, где он стоит. Памятник до основания пьедестала был закрыт голубой материей.
— Ладно, подождем до завтра, — сказал Васька. — В пятнадцать ноль-ноль дядя Макар предстанет, в газетке объявляли. — И вдруг заговорщически сообщил, показывая на соседний дом с гастрономом на первом этаже: — С того конца тут пиво выдают. Я уважаю.
— А я нет, — сознался я. — По мне — лучше покрепче.
— Тогда — на вокзал. Там и посидим…
Вокзальный ресторан был пуст. В огромном высоком зале с помпезной отделкой свободно разместилось десятка три столов. В двух-трех местах сидели редкие посетители.
— Здесь всегда так, — увидев мое недоумение, сказал Васька. — И вечером — тоже. Транзитных пассажиров нет. Пригородные больше буфетом обходятся. Наши, купавинские, заглядывают разве только после получки да когда с бабами поругаются.
Официантка, остановившись в стороне, глядела на нас укоризненным взглядом: мы не заказывали.
— Знаешь, почему я иногда захожу сюда? — начал Васька. — Скажу честно: тоскливо на душе. Каждый год рвусь в Купавину, а приезжаю будто прощаться…
— Как это?
— Первый раз приехал сюда через десять лет… То, что наши ребята разлетелись, понятно: учеба уманила. А вот станцию стало не узнать. Раньше, бывало, выйдешь до семафора, поглядишь в сторону — поля, в другую глянешь — леса, ширь распахивается, мир чуешь душой. И чувствуешь благодарность тем, кто выбрал для житья это место… И вдруг кто-то распорядился понастроить тут каменных громадин, отгородил людей от этой красоты, заставил их глядеть себе под ноги… Ты вот сегодня от казармы до вокзала шел, сколько раз поздоровался, с кем перемолвился?
— С тобой.
— И все! — почти торжественно заключил Васька.
— Ты чудак какой-то, Вася, — подивился я. — Забыл, что ли, как Купавина за войну переменилась? Путей вчетверо больше стало, движение, как в сказке, подскочило, и все прочее… И тогда уже сколько нового народу понаехало. Так что ты хочешь? Двадцать пять годов прошло! Красногорск на всю страну знаменитым стал. Новый завод союзного значения…