— Какая дикарка! — рассмеялась Верочка.
«Верно, что дикая, позорит народ перед людьми, — согласился я про себя с Верочкой, — как будто сто лет не ела…»
— Наскучалась по сладкому, — смутилась мама.
— Конечно, конечно… — согласилась Верочка и задумалась.
Вот теперь я увидел, какая она серьезная.
А потом заговорили о Романе.
Мама стала собирать посуду.
Я подумал, что зря устраивали весь тарарам. Никакая Верочка не особенная. Такая же, как все люди.
…Минула неделя, а телеграмма от Романа все не приходила.
Верочка пыталась помогать нашим по хозяйству, но ее ни до чего не допускали.
— Вы думаете, что я не умею? — обижалась она.
— Что ты, Верочка! Знаю, все умеешь, — отговаривалась мама. — Да мы сами управимся.
Погода установилась ясная. Папа выпросил в «Локомотиве» лыжи для Верочки. Я подогнал крепления по Вериным чесанкам, и мы с ней стали ездить к Каменушке. Ходила на лыжах Верочка плохо, даже на маленьких горках падала. И все время оправдывалась:
— Понимаешь, не умею в сторону сворачивать. Еду прямо на сосну. Не могу же я налетать на нее. Вот и падаю сама.
Так, вернулись однажды с прогулки, а дома телеграмма от Романа. Верочка прочитала ее, села возле окна и замолчала.
— Чем ты расстроена? — спросила Александра Григорьевна.
— Нет, нет! — встрепенулась Верочка. — Все очень хорошо. — А голос был невеселым.
До приезда Романа оставалось больше суток. И все это время Верочка ходила задумчивая. Когда к ней обращались, вздрагивала, как от испуга.
Романа пошли встречать все, кроме нашего отца. Заранее выбрали на перроне место, где должен был остановиться четвертый вагон. Когда же поезд прибыл, оказалось, что номера вагонов идут задом наперед: вслед за почтовым вагоном стоял тринадцатый номер Все смешалось.
По переполненному перрону пробиваться было трудно.
— Все будет хорошо, — лепетала Верочка, не решаясь оставить задыхающуюся Александру Григорьевну А потом крикнула: — Рома!..
И рванулась вперед.
Александра Григорьевна взглянула ей вслед и как-то сразу заплакала навзрыд.
На перроне в солдатской шинели, с тощим вещевым мешком за плечами стоял на костылях Роман: высокий, худой, чернявый. Стоял на одной ноге и от этого казался выше своего роста. Костыли подпирали шинель под мышками, и она топорщилась на плечах, сутуля его, обнажая кисти худых рук.
— Роман!.. — плакала Александра Григорьевна.
Она хотела обнять его, но, боясь костылей, только нелепо взмахивала руками и казалась от этого смешной и жалкой. Михаил Самойлович хотел выглядеть твердым, выпячивал грудь, словно решил стать ростом вровень с Романом. Он поздоровался с ним за руку, обнял и сказал:
— Ну вот, дома ты, Роман.
Верочка сквозь слезы повторяла одно и то же:
— Ну, что вы? Все ведь очень хорошо. Я же чувствовала…
Александра Григорьевна кивала и плакала. И наша мама тоже.
Верочка тихонько пошла с Романом под руку, приноравливаясь к его походке. И только тут на ее лице со следами слез появилась несмелая улыбка.
Мы уже подходили к выходу с перрона, когда я вдруг увидел Ленку Заярову.
С зимы она работала переписчицей вагонов.
Ленка стояла в телогрейке и шали.
Прижав к груди форменные бланки по учету вагонов, она смотрела на Верочку и Романа. Не видела ни людской толпы, ни поезда, ничего вокруг. Смотрела только на них. Лицо ее потемнело, обветрело от работы на улице. И в глазах ее, таких знакомых мне, уж не было ласковости.
Каждый шаг Романа в Ленкином взгляде отражался, словно не Верочка с ним шла, а она сама. Верочка с Романом скрылись в воротах. А Ленка не шелохнулась. Стояла и смотрела.
В пустые ворота смотрела.
К вечеру шум и суета в нашем доме улеглись. Верочка с Романом тихонько разговаривали вдвоем.
А я думал о Ленке.
Почему она так жадно смотрела на Романа и Верочку?
И только когда вспомнил разговоры про Ленку, всю черную зиму ее, понял.
Завидовала Ленка.
Раньше завидовали ей.
А сегодня завидовала она.
Верочкину любовь война пощадила, хоть и покалечила. А Ленкину отняла. Не оставила даже ожидания.
Оттого, наверное, в ласковой, доброй Ленке и вспыхнула вдруг нечаянная молчаливая зависть. Захлестнула болью и страданием, оставила на перроне одну со своими думами, до которых людям нет дела.
А как бы распрямилась Ленка, как бы гордо она прошла по перрону на месте Верочки!
Вот когда купавинцы увидели бы, какая она бывает на свете — любовь!