Ленки весна тоже коснулась. Болезнь ее, как видно, прошла. Ленка посвежела. Лицо ее, хоть и загорелое, просветлело. Осенью она была худая, а теперь голенища маленьких хромовых сапожек туго охватывали налитые икры.
Ожила Ленка.
Правда, в походке ее, в движениях, во всей осанке появилось что-то новое, чего раньше вовсе не было.
Проступало в Ленке какое-то особое спокойствие. Если раньше от нее, когда шла по улице, свет исходил, то теперь чувствовалась теплота.
И красота Ленкина не поражаться заставляла, а любоваться. Видно, не наверху она лежала, если вытерпела и горе, и болезнь, и дурную молву, которая страшнее всякой напасти, потому что ложится на душу.
От того, что Ленка пережила, помадами не спасешься. Может быть, когда-нибудь поймут это дуры вроде Анисьи.
Только глядя Ленке вслед, я понял и то, что нынешней весной, хоть я и закончу пятый класс, стану ей не ближе, а еще дальше, совсем уже неровней. Потому что за зиму нисколько не переменился. К тому же Ленка работает, а мне опять все лето придется болтаться с ребятами да ходить с матерью на огород.
Но встретиться нам пришлось.
У всех путейцев на Купавиной картофельное поле было одно. И поскольку земля была разная — где повыше — посуше, а где пониже — влажнее, — участки делили по жребию.
Наш участок выпал рядом с заяровским. В первое же воскресенье все отправились на поле.
Я положил в ведро котелок, ложку и соль. Прихватил небольшой лист железа. Когда пришли в поле, сбегал к железнодорожному полотну, нашел там четыре камня покрупнее, перетащил их на межу. Здесь выкопал узкую неглубокую яму, по бокам укрепил принесенные камни, а сверху положил лист железа. Получилась плита.
После этого на откосе насыпи насобирал разных щеп да обломков старых шпал и все это сложил возле своей печки.
Когда копали, я собирал картофелины, оставшиеся в земле с осени, и складывал их в ведро. Во время отдыха просмотрел их. Конечно, большинство картофелин сгнило: из них сочилась темная липкая жижа. Но попадались и несгнившие: под кожурой у них сохранилась мягкая масса, похожая на остывшую кашу. Такие картофелины я осторожно очищал и складывал в котелок. К обеду наполнил его до краев.
Картошку в котелке я раздавил ложкой, добавил туда немножко воды, круто посолил и старательно размешал. Вышло жидкое тесто, какое делают для оладий, только не белое, а сероватое.
Потом я растопил свою плиту.
Когда железо накалилось, стал печь лепешки. Пеклись они быстро, получались солоноватыми и поджаристыми. Они понравились не только маме, папе и мне, но и Насте. А с молоком — так и совсем хороши.
Теста у меня было вдоволь, поэтому я накормил лепешками сначала маму с папой. Мы с Настей остались возле плиты одни.
— Саня, что это ты делаешь? — вдруг услышал я над головой Ленкин голос.
Когда она подошла, я не заметил.
— Лепешки пеку, — ответил я.
— А почему они такие черные?
— Такие и должны быть, — объяснил я. — Не из крупчатки ведь. Вон…
Я кивнул на котелок.
— Из чего это? — спросила Ленка.
— Из картошки прошлогодней, которая в земле осталась.
— Ой!
— Да, — осмелел я. — В них же сплошной крахмал — тот же хлеб. Вкусные. Только почернее всамделишных. Попробуй…
— Ну… дай одну.
Я выбрал лепешку посветлее, с розовыми запекшимися краешками и отдал Ленке.
— Горячая! — сказала она, перекидывая лепешку с ладошки на ладошку.
— Они вкуснее, горячие-то. Не жди, пока остынет, — посоветовал я.
Ленка откусила кусочек. Разжевала. Ничего не сказав, попробовала еще. Тогда я придвинул ей свою кружку с молоком, из которой еще не пил.
— Ты с молоком попробуй…
Она сидела рядом со мной совсем близко, почти касаясь меня. Обжигаясь, ела мои лепешки, запивала молоком из моей кружки и смотрела на меня таким веселым взглядом, будто я был самым любимым ее дружком.
— Ох, и вкусные, Санька! — похвалила она. — Могу еще одну съесть.
Я снял ей свежую лепешку, но увидел, что она не трогает молоко.
— Ты пей молоко-то, — предложил я еще раз.
— Нет, Санечка, это — тебе.
Но я все-таки настоял.
Потом Ленка посидела возле меня просто так. А когда поднялась, сказала:
— Ну, спасибо тебе. Побегу я.
— Приходи еще, — пригласил я.
— Ладно! — крикнула она уже издали и убежала на свое поле.
Напрасно я ждал ее.
Не пришла Ленка больше. Забыла, наверное.
После того дня я много раз видел ее на станции. Но про лепешки она даже не вспомнила…
А весна, буйно отшумев половодьем, отогрела на солнце землю и пошла в цвет. Светлые березняки поили воздух терпким запахом молодого липкого листа, вкусной крупчаткой потянуло из густых сосняков, на сырых лугах ярко-зелеными пятнами заершился дикий чеснок, полезли травы, вспыхнули на лугах первые цветы. В пышном белом уборе заневестилась лесная черемуха.