В эту-то пору, когда и люди добреют, беззлобно, но со смешком заговорили на Купавиной, что Ленка ездит в эшелонах с солдатами до Свердловска.
Тут уж я не поверил: опять за сплетни взялись. В Свердловск у нас всегда ездили все: за промтоварами, на базары, за школьными учебниками и тетрадями — за всем. И бесплатные билеты выписывались до Свердловска, как до самого близкого города: всего два с половиной часа по-доброму-то.
Кое-кто даже пытался одернуть сплетников:
— Все туда ездим раз в месяц.
— То раз, а то — каждую неделю, — затыкали тому рот. — Да с солдатами. Разница?
И разговоры продолжались.
Однажды я стал свидетелем того, как Ленке сказали про это в глаза.
Она разговаривала на станции с подружкой о Свердловске и о том, что скоро поедет туда.
— С солдатами? — бросил кто-то вопрос.
Ленка обернулась, помолчала и вдруг ответила:
— С солдатами. Если возьмут.
— Возьмут, — со смешком успокоил ее тот же голос.
— Вот и поеду.
— Езжай: этак-то дешевле стоит…
Ленка говорила с подружкой, будто и не слушала больше.
Но я-то видел, как потухли ее глаза.
После этого случая я не уходил со станции с утра до вечера. «Может, Ленка пошутила или назло сказала…» — думал я и хотел убедиться во всем сам. И убедился.
Отправлялся эшелон с первого пути. Двери всех вагонов были широко распахнуты. В одном вагоне пели, в другом — играла гармошка…
И вдруг я увидел Ленку. Она стояла в окружении солдат, опершись на доску, укрепленную поперек двери вагона. К ней наперебой обращались со всех сторон. И она, оборачиваясь то к одному, то к другому, отвечала всем. Увидела на перроне знакомых, крикнула что-то и помахала рукой.
А я перестал ходить на станцию.
Ребята постарше меня много разговаривали про знакомых девок. Чаще рассказы их были такими, которые и волновали и казались бесстыдными. Но все равно говорили с увлечением, страстно, подробно, хотя всегда где-нибудь на стороне, по секрету, чтобы не услышали взрослые. Говорили и про Ленку. Говорили при мне, не зная, что я люблю ее! И клялись, что все это правда. А я не хотел, не мог этому верить.
Я слышал о каждой Ленкиной поездке, знал время, когда она уезжала и возвращалась, терзался ревностью и болью, которые порой доводили меня до непонятного бешенства и желания самому оскорбить ее при всех.
Но встречал ее после возвращения из Свердловска, видел ее глаза, чистые и спокойные, и снова был готов дать по носу любому, кто скажет о ней грязно.
«Не поедет она больше…» — успокаивал себя каждый раз. Но проходила неделя, другая, и Ленка опять уезжала.
«Что же она делает?! Ведь знает сама про разговоры!» — беспомощно досадовал я про себя.
Ленка действительно все знала. Но она легко, с насмешливым искристым взглядом, с озорным форсом, который больше всего злил купавинских сплетниц, бросала им открытый вызов.
И если видела какую-нибудь из них на перроне, уезжая, не упускала случая поддразнить, кричала весело:
— Ждите с победой!
18
Чем заметнее подчеркивали купавинские бабы и девки свое отношение к Ленке, тем смелее отвечала она.
— Съездила? — спрашивала какая-нибудь из ревнивых, которую парень обошел вниманием.
— Съездила.
— Хорошо?
— Еще поеду.
— Скоро?
— А вот танцы с твоим Алешкой отведу и поеду, — дразнила Ленка.
И нечем было оскорбить ее больше. Замолкала ревнивица, не сумев отомстить.
Все реже и реже задевали Ленку: извела себя молва собственной злостью, захлебнулась. А Ленка сама дивилась тому, что сделала ее смелость. И не склоняла больше головы перед людскими наговорами, не робела перед стерегущими взглядами и ушами. Если стоял воинский, не обходила его дальними путями.
— Девушка, какая станция? — спрашивали из вагонов.
— Читайте, мальчики, — показывала Ленка на вокзал. — Купавина.
— Красивая!..
— Очень.
— Да не станция — ты, — объясняли ей.
— У нас все такие, — улыбалась Ленка и, приветливо помахав солдатам, отворачивала в дежурку.
А завистницы шипели:
— Ишь, как стригет… Навострилась.
Мне было радостно за Ленку, что она так ловко утирает носы станционным дурам. И тревожно: их много, она — одна.