— Коли так — другое дело…
Петрусь съел две картофелины из четырех, выпил ровно половину бутылки молока и остальное отодвинул в сторонку. Увидев взгляд Афони, поспешно объяснил:
— Это на потом.
Афоня почувствовал его хитрость. Петрусь никогда не забывал о матери. Даже тогда, когда ходили в лес за крупяшками и пиканами. Он самые лучшие нес ей.
— Разве так едят? Не обижай меня, — недовольно сказал Афоня.
Петрусь не знал, что делать. Затруднение оказалось столь мучительным, что щеки мальчика зарделись едва приметным румянцем. Тогда Афоня помог ему:
— Ты хоть молоко-то допей. А картошки пусть… Бутылочка-то у меня одна в хозяйстве.
Дальше упорствовать Петрусь не мог. Он допил молоко, а картофелины положил в маленький ящичек кухонного стола, в котором лежали ложки и вилки. Облегченно вздохнул.
— Школьные-то дела как? — спрашивал Афоня.
Петрусь пожал плечами.
— По-старому. Только хлеба теперь не дают. Раньше на большой перемене вот такой ломтик давали, да еще с повидлом иногда…
— Будут давать, — почему-то твердо пообещал Афоня.
— Может быть, — неуверенно согласился Петрусь.
— Радио-то у вас есть?
— Есть.
— Как там на фронте? А то сижу в своей избушке, ничего не знаю.
— Наступают вовсю! — сразу оживился Петрусь. — Мама сказала, что если так пойдет, то летом поедем домой. У нас недалеко от Орши бабушка живет. Мы о ней пока, правда, ничего не знаем, но у нее там сад.
— Раз наступают, ясное дело, поедете.
— Ох и бьют немцев! — говорил Петрусь. — Я слушаю радио и каждый раз по карте линейкой меряю — по масштабу, сколько километров гонят.
— И много ли?
— По пятьдесят и даже семьдесят выходит.
— Ловко! — подивился Афоня. И спросил: — В гости-то приходить ко мне будешь?
— Разве когда в школе выходной…
— И так ладно. Не забывай. Скоро весна, лето: делов-то у нас прибавится. Да и про сводки военные расскажешь…
…Запоздалая зима наверстывала упущенное. Истратившись на метели, завалив снегом овражки, колки и дороги, она принялась будоражить людей волчьим воем — верная примета скорого падежа скота.
Недалеко от деревни Грязнушки стоял одиноко, прижавшись к небольшому лесочку, Больной хутор. Многие годы туда переводили больной скот с колхозных ферм. Нынче с половины февраля закружили вокруг хутора волчьи стаи, а потом один за другим пошли их разбойничьи налеты: среди бела дня резали то овечку, то телушку. Хуторские сторожа оборонялись берданками. И тогда хищники отходили в поле, садились на бугры, день-деньской маячили на глазах.
А по ночам заводили свои голодные песни.
В районной газете напечатали объявление, манили обещанием: за каждого убитого волка колхоз, на чьей земле возьмут хищника, даст, мол, в награду овечку.
Васька Полыхаев, Гешка Карнаухов и Санька Ялунин пришли к Афоне на совет.
— На волков задумали идти, — объявили серьезно. — Как их бьют?
— Обыкновенно — артелью.
— И мы артель.
— Из мужиков кого-нибудь прихватили бы, — осторожно посоветовал ребятам Афоня.
— Некогда им.
— А вооружение у вас какое?
— У Саньки — отцова двустволка, у Гешки — малокалиберка осоавиахимовская, взял по знакомству, а у меня — старинный дробовик, — выложил Васька.
— И куда думаете идти?
— К Больному хутору.
— Не боитесь?
Ребята не боялись. Очень хотелось получить в награду овечку — мяса-то сколько! Афоня шибко не отговаривал: Ваське и Гешке скоро по пятнадцати, Саньке четырнадцать, все не маленькие. Но схитрил все-таки, посоветовал охотиться днем, когда волк боязлив.
…На другой день ребячья экспедиция двинулась на лыжах в сторону Грязнушки. За Никитиным переездом с дороги свернули к перелескам. Никто волчьи места не знал, рассчитывали на удачу. К полудню наткнулись на свежие следы.
— Может, не пойдем? — робко спросил самый маленький — Санька. — Вон сколько их…
— Как это не пойдем? — огрызнулся Васька Полыхаев. — А овечка?
— Засаду надо сделать, — предложил Гешка.
— И просидим до вечера зря, — отверг Васька. — Дурак он, что ли, волк-то, самому на пули идти?
Двинулись дальше. Разговаривать не хотелось. Ружья тяжело давили на плечи, котомки мешали идти, все вспотели. После полудня, успокоившись, что волков уже не будет, неожиданно увидели двух: друг за дружкой они неторопливо шли им наперерез метрах в семидесяти.
— Залегай! — рявкнул Васька.
Ребят как ветром сдуло с дороги, разом упали в снег, завозились с ружьями.