— Можно ее пригласить, княгиня?
— Как пригласить? Она здесь? Но где же?
— Она ждет в карете. Ждет вашего решения.
— Боже мой, граф, как же вы могли! Немедленно ведите ее сюда. Немедленно! К тому же сегодня прохладно на улице, и она может простыть. Еремей! Беги вниз, помоги молодой графине Орловой-Чесменской выйти из кареты и проводи ее сюда.
— Нет, княгиня, не лишайте меня радости самому привести к вам дочь. Я последую за вашим дворецким.
…Моя дорогая русская мама, я все не решаюсь вас спросить…
— Не решаетесь? Разве я вам в чем-нибудь отказывала, милая мисс Мэри? Тогда смелее!
— Я просто боялась вас огорчить, потому что меня заинтересовал тот страшный граф, который приезжал к вам с дочерью.
— Он показался тебе страшным?
— В нем есть что-то застывшее, неживое, начиная с этого портрета императрицы Екатерины на груди с такими неправдоподобно крупными бриллиантами и кончая огромными гайдуками с этим карликом-уродцем в шутовском костюме. Я видела у вас уже немало гостей, но не с такой же свитой!
— Ты права. Граф Орлов отстал от времени. Так ездили в Москве по меньшей мере тридцать лет назад.
— Что же побуждает его быть таким старомодным?
— Видишь ли, мой друг, граф не может похвастать своим происхождением. Он из небогатой семьи и неожиданно, по милости императрицы Екатерины, оказался владельцем неслыханных, сказочных богатств, о каких ты могла читать только в восточных сказках. У нас говорят в таких случаях, что богатство ударило ему в голову, а отсутствие хорошего воспитания не позволило удержаться в рамках хорошего вкуса.
— Но его дочь кажется совсем иной. Она некрасива, слишком высока ростом и, пожалуй, мужественна, зато одета скромно и со вкусом. Даже драгоценностей на ней совсем немного и притом очень изысканных.
— И на это существует в России ответ: второе поколение. Она-то уже дочь графа — не простая дворяночка. К тому же, думаю, граф прав: по матери в ее жилах течет кровь одной из русских цариц — первой супруги Петра Великого.
ПЕТЕРБУРГ
Васильевский остров. Дом Д. Г. Левицкого
А. Ф. Лабзин, Д. Г. Левицкий
— Не были на последнем заседании ложи, Дмитрий Григорьевич, так позволил взять на себя смелость заехать к вам, дознаться, на захворали ли?
— Настасье Яковлевне моей недужится, Александр Федорович. Не смог ее дома одну оставить.
— Дохтур был ли?
— Был. Чахотки, на нашу беду, опасается.
— Вот уж и вправду не дай Господь! Да с чего бы? На здоровье Настасья Яковлевна, сколько мне от супруги моей Анны Евдокимовны известно, никогда не жаловалась, все за вас опасалась — не перетрудились бы, огорчений каких не испытали.
— Да, послал мне Господь в супруге моей истинное благословение. Сколько лет уже вместе, слова досадного от нее не слышал — все шуткой да лаской. О доме заботится, теперь внуков выхаживает. И надо же такому случиться — простыла на ветру. Кашель бьет. Вот дохтур и стал опасаться.
— А вы, я вижу, без дела не сидите, Дмитрий Григорьевич. Вон в мастерской портрет новый. Никак графини Протасовой-старшей?
— Ее и есть, ее сиятельства Анны Степановны.
— Чудны дела твои, Господи! Ведь столько вы от покойной императрицы претерпели, от Большого двора и вовсе отстранены были, а тут самое что ни на есть доверенное лицо государыни и вашей кисти портрет иметь пожелала. Так сама к вам и обратилась?
— Почти. Но все же без протекции не обошлось. Представлен-то я графине давным-давно был, но к услугам моим она вправду не прибегала.
— Помнится, Протасова не так просто ко двору государыни попала — кто-то из людей случая присоветовал.
— Так и есть. Анна Степановна двоюродной племянницей графам Григорию да Алексею Григорьевичам Орловым приходится. Они племянницу во дворец и ввели.
— А когда «случай» Григорий Григорьевича кончился?
— Тогда уж Анна Степановна сама необходимой императрице сделалась. Покойная государыня без нее никуда. И в карты играть, и за столом, и в беседе с самыми доверенными лицами.
— Даже через обиду свою ради нее государыня преступить сумела.
— Это вы о Григории Орлове? Да, обида великая была. Граф, когда я его портрет уже в немолодых летах писал, все опасаться продолжал. Не верил, что супруга его чахоткой умерла — об отраве поминал, о дворцовых кознях.
— И что же, граф Григорий Григорьевич волю чувствам своим дал, от императрицы отклонился и полагал, это ему с рук сойдет?