— Далеко не глупый, с точки зрения нашего резидента. Шувалов безусловно умен и превосходно разбирается в тонкостях придворной жизни. Но самое любопытное, что студент послушал совета подростка. Ода была написана, на этот раз очень благосклонно принята императрицей, а ее автор получил назначение в Академию Наук.
— И снова этот Иван Шувалов выступает в роли мецената. Очень любопытно. Но гораздо важнее было бы знать, вмешался ли он в жизнь канцлера и как Бестужев отнесся к подобному, на первый взгляд, нелепому вмешательству.
— Это трудно себе представить, милорд, но разговор подростка с пятидесятилетним канцлером, обладающим к тому же несдержанным характером и крутым нравом, состоялся и возымел действие. Канцлер изменил поведение в отношении своей сестры.
— Послушайте, Грей, я прошу вас немедленно принять это как задание исключительной важности. Необходимо обратить самое пристальное внимание на этого юношу и усиленно собирать о нем все возможные сведения. Мы не можем пропустить появления новой фигуры в придворной, а может быть, и государственной игре.
— Тотчас же напишу нашему резиденту, милорд.
— И еще одно. Пусть он постарается выяснить возможные связи Ивана Шувалова с отдельными членами царствующей семьи.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Дворцовые расходы на январь 1746 года
1/ к поставцу великого князя (будущего Петра III),
2/ к поставцу принца Августа Голштинского,
3/ в покои графа Алексея Григорьевича Разумовского,
4/ в дом его сиятельства для статс-дамы графини госпожи Разумовской (матери А. Г. Разумовского),
5/ в покои графа Кирилы Григорьевича Разумовского,
6/ для племянников его сиятельства и при них обретающейся мадамы (та же сумма, что и для самого А. Г. Разумовского),
7/ мадам Яганне Петровне и находящимся при ней малолетним детям,
8/ его сиятельства обер-егермейстера и кавалера графа кавалера Алексея Григорьевича Разумовского для племянников и для госпожи Шмидтши.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, камердинер Василий, А. Я. Шубин
— Государыня-матушка, там к тебе генерал-майор Шубин пришел, аудиенции униженно просит.
— Опять с докладом! Вот ведь настырный какой. Сколько раз толковать, что для него дверей у меня закрытых нету. Как пришел, так пусть и входит. Забыл, что ли, Василий?
— Знаю, знаю, государыня, да они-с на своем стоят. Доложи, мол, Василий, по полной форме доложи ее императорскому величеству. Коли государыне недосуг аль охоты нету, я, говорит, вдругорядь приду, чтобы не обеспокоить только царицу.
— Что за наказание такое! Алексей Яковлевич, да входи же ты, входи! Василий, никого не допускать ко мне — занята я. С чем пожаловал, генерал? Вот ведь сам нипочем не придешь, будто и потолковать нам с тобой не о чем.
— Всегда к вашим услугам, ваше императорское величество. Как приказ ваш будет, тут же явлюсь.
— А сам-то, сам? Неужто и не тянет тебя сюда? Неужто в Сибири-то сердце свое совсем остудил? Слова ласкового для царицы своей не найдешь? Не чужие мы, да и не станем чужими, хоть какой век ни проживи.
— Как можно, ваше величество, какие там слова — я свое место хорошо понимаю. Свой долг перед вами, благодарность свою знаю, но никому в тягость быть ни за что не хочу.
— Ох, не то ты все говоришь, не то, Алексей Яковлевич! Год скоро ты при дворе, как воротился с муки своей, а сколько раз тебя во дворце видали — на одной руке пальцев хватит, коли считать примешься. С сынком видишься, к сынку ездишь, а меня-то что, напрочь из жизни своей вычеркнул? Чем же я перед тобой провинилася аль качадалки своей забыть не можешь?
— Ни к чему вы так, государыня. Чего уж между собой разные жизни путать. За все, что качадалка, как изволили вы сказать, мне, сирому да забитому, сделала, я по гроб жизни помнить ее буду, молебны заупокойные служить. Об себе забывала, как обо мне заботилась. Кусок последний отрывала.
— Любил ты ее… Крепко, знать, любил.
— Да какая любовь, Господи! В тех краях слов таких никто не знает. Живут люди бок о бок, выжить друг дружке помогают. Чего же еще-то? Там каждого запомнишь, кто трутом поделился, кто кремня одолжил, пороху отсыпал, а бабе заботливой да жалостливой и цены нет.
— Слушаю тебя, Алексей Яковлевич, понять не могу. Вроде все ты мне говоришь, что на сердце, а мне в словах твоих обида отдается.
— Какая уж тут обида, сразу и титуловать полным титулом стал!