На все сие я так засмотрелся… что позабыл и о всей усталости своей и не горевал о том, что во всей той комнате не было нигде ни единого стульца, где бы можно было хоть на несколько минут присесть для отдохновения.
ПЕТЕРБУРГ
Дом И. И. Шувалова на Итальянской улице
И. И. Шувалов, камердинер Федот, М. В. Ломоносов
— Барин, к вам Михайло Васильевич. Изволите ли принять?
— Проси, скорее проси, не заставляй дорогого гостя ждать.
— Да думал я, в задумчивости вы — не помешал бы.
— Только не он! Жду, дорогой друг мой, жду с нетерпением.
— Зачастил я к вам, Иван Иванович. И не то, что дело какое — на сердце тревожно. Вижу — в полном вы смятении чувств. Оно понятно, потеря невосполнимая, но ведь так-то отчаиваться тоже грешно. И из дворца вы съехали, дня не задержались. Ведь не торопил вас никто. Полагаю, никто и словом бы не заикнулся.
— Нет, нет, голубчик, сам я решил: чего ждать-то? А так и государь император, и великий князь почтением меня своим не обходят. Иной раз записочки их перечитаешь, диву даешься, что такого благорасположения заслужил. О другом я…
— О дочке, так полагаю.
— И тоже нет, Михайло Васильевич. Принцесса Елизавета дитя еще малое, да и государыня распорядилась, будто о конце своем безвременном догадывалась, к надежным людям ее отправить. В десять-то лет много ли уразумеешь. А вот насчет последней воли государыни…
— Так, выходит, было завещание? Мне и невдомек. Все думал, боялась покойница кончины и никаких приуготовлений к ней и не чинила.
— Твоя правда — с духовной к ней было не подступиться. Мне оно и ни к чему — я и не заикался. А покойная графиня Мавра Егоровна по старой дружбе пыталась, да только гнев вызывала. Из-за того государыня перед кончиной графини и допускать ее к себе как бы перестала. Запрета прямого не было, а Василий сам понимал: где графиню в антикаморе задержит, ждать заставит, где и вовсе присоветует в другой раз прийти. Всяко бывало.
— Но ведь не хотела государыня своим наследником императора видеть? Слухи ходили, тоже на глаза к себе не пускала.
— Мало ли — не любила. Тут ведь не о любви речь. Прусские его реприманды терпеть не могла — это верно.
— А завещание, что вы сказали, что же?
— Не знаю, как к рассказу приступиться. Помнишь, Михайло Васильевич, планы мы с тобой строили, как державу Российскую ко всеобщему просвещению привести, к изобилию да мирной жизни?
— Как не помнить! Так для таких планов власть нужна.
— О том и речь.
— Вот кабы вам, Иван Иванович, регентом при великом князе стать, так за то время, что Павел Петрович в возраст войдет, все можно было успеть.
— Тише, Бога ради, тише. Себя не бережешь, Михайло Васильевич, обо мне подумай. Ну, с какой стати мне регентом при чужом сыне быть, когда родители его в добром здравии пребывают?
— Твоя правда, Иван Иванович. Вот кабы принцесса Елизавета…
— Нишкни, беспокойный ты человек! Принцессы теперь и не поминай, а вот программа, как могла бы она управлять, есть. Почем знать, может и пригодится. Когда-нибудь. Прочти у моего стола. С собой, не обессудь, не дам.
— А если бы ждать недолго пришлось, кому тогда регентом быть?
— Герцогу, так полагаю, Петру Голштинскому. Он и покойной блаженной памяти императрице не посторонний человек, и нынешнему государю прямой родственник. А того важнее — человек военный, прямой, каждую букву последней воли императрицы исполнит, в дворцовых интригах не запутается. Думал я много, Михайло Васильевич, мало что удалось нам с тобой исполнить, зато тут всю державу бы возвысили и усовершенствовали. Да и мы бы с тобой рядом были.
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
Завещание императрицы Елизаветы Петровны
Без места и даты
Елизавета Петровна, дочь моя, наследует мне и управляет Россиею так же самодержавно, как я управляла. Ей наследуют дети ее, если же она умрет бездетною — потомки Петра, герцога Голштинского.