— Ну, а ты?
— Поехал, да только тут и дознаваться нечего. Воейков сам разговор Пассека услыхал — тот и не таился. Сам и под арест его посадил — как преступника государственного. Одних солдат стеречь его без малого роту поставил.
— Вот беда! И дознание начал?
— Пока не начинал, вроде сначала государю доложить собрался, а уж там как прикажут.
— Вот тебе и пробил наш час, Григорий Григорьевич! Теперь или пан, или пропал.
— Вот и Дашкова то же Владимиру Григорьевичу нашему сказала — его я к ней послал, чтобы самому лишний раз глаза не мозолить. По ее разумению, надобно государыню немедля в Измайловский полк везти, чтобы солдаты ей присягнули.
Не на Ораниенбаум идти, крепость голштинскую брать?
— Да нет, рассуждение ее такое, что император на крайние меры нипочем не решится. Колебаться станет, да и присоветовать ему некому. Вот пока он с мыслями собираться будет, вся гвардия уже на стороне императрицы окажется.
— Выходит, время отыгрывать надо. Вот как только государыню из Петергофа вывезти, чтоб какой конвой по дороге не задержал.
— Да и об этом княгинюшка подумала. Веришь, карету извозчичью четверней в Петергоф прислала и распрягать не велела. А уж на всякий случай и карету-то эту нанимала жена ее камердинера — баба как баба, кучеру и невдомек, из каких будет.
— Сама, значит, ехать побоялась.
— Да ведь как рассудить. Владимиру сказала, что на ее отъезд все внимание обратят. Родные-то ее с императором дружны, симпатии ее к государыне не сочувствуют. Мол, сразу заподозрят недоброе.
— Вот и смотри, девка девкой, двадцати лет не прожила, а ума хватает. Ты готов ли, братец?
— Давно готов, как на иголках сижу.
— Тогда давай мчись в полк, офицеров подымай, солдат чтоб готовили, а я в Петергоф за государыней.
— Может, мне лучше?
— Нет, братец, она колебаться станет, ты нипочем на своем не настоишь, а со мной разговор короткий. В охапку сгребу да привезу, пусть потом гневается.
— Давно я тебе, братец, сказать хотел… Спросить…
— О чем же?
— Да так, казалося мне, ты и великая княгиня…
— Казалось — креститься надо было. Да и нет больше никакой великой княгини. Государыня есть, без пяти минут — от нас все зависит! — самодержавная правительница Российской империи. Вот обвенчаетесь вы с ней…
— Да и что, Алеша!
— А что ж тебе в амантах ходить, покуда ее императорскому величеству не надоешь. Под венец — и весь разговор. И сынок уже есть. Наследник. В тебя весь.
— Да мне такое и в голову не приходило.
— Тебе не приходило, а крестьянскому сыну, подпаску украинскому Алексею Розуму приходило? Чем ты, Орлов, хуже него? На своей земле от рождения стоишь, свой род с каких времен ведешь. Покойная императрица подпаска своего не стыдилась, а тебя чего стыдиться? Кому ты в России не пара?
— Дух перехватило. Господи! Да еще папинька-сударушка что скажет, может, и согласия не даст.
— Папинька-сударушка нынче с нами вместе дорогу тебе прокладывает. А о моих делах с великой княгиней забудь. Не было ничего, а коли и было, на то один Господь судья. Вот и доехали мы с тобой до перекрестка. Скачи в полк и не сомневайся — от силы два часа пройдет, привезу ее императорское величество в целости и сохранности. Вот обняться на прощание стоит.
— Братец…
— Не теряй времени, Григорий Григорьевич. Такой второй ночи в жизни нашей не будет. Как бы ни кончилась…
ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ДОКУМЕНТОВ
За несколько часов до переворота никто из нас не знал, когда и чем кончатся наши планы; в этот день был разрублен Гордиев узел, завязанный невежеством, несогласием мнений насчет самых элементарных условий готовящегося великого события, и невидимая рука Провидения привела в исполнение нестройный план, составленный людьми, не подходящими друг к другу, не достойными друг друга, не понимающими друг друга и связанными одной только мечтой, служившей отголоском желания всего общества. Они именно только мечтали о перевороте, боясь углубляться и разбирать собственные мысли, и не составили ясного и определенного проекта. Если бы все главари переворота имели мужество сознаться, какое громадное значение для его успеха имели случайные события, им пришлось бы сойти с очень высокого пьедестала. О себе я должна сказать, что угадав — быть может раньше всех — возможность низвергнуть с престола монарха, совершенно неспособного править, я много над этим думала, насколько восемнадцатилетняя головка вообще способна размышлять, но, сознаюсь, ни мое изучение подобных примеров в истории, ни мое воображение, ни размышления никогда бы не дали тех результатов, к которым привел арест Пассека.