Евгений Ратнер
А главное — верность…
Повесть о Мартыне Лацисе
ГЛАВА ПЕРВАЯ
I
В том году, в тысяча девятьсот семнадцатом, ноябрь был особенно холодным.
Туман, приплывший с Финского залива, а точнее, с Атлантики, где в теплом течении Гольфстрим варилась погода, — этот туман слизал весь снег, выпавший в начале месяца. Потом ринулся ветер с Ладоги. Сначала порывистый, он словно залпами обстреливал Петроград, а затем задул, ни на одну минуту не сбавляя силы ни днем, ни ночью.
Холодно было и в домах. Над трубами почти нигде не вились дымки, которые обычно выдыхали здания. Продрог каждый дом, продрог весь Питер.
Холодно было и в кабинете Ленина, откуда Мартын только что вышел.
Конечно, не так холодно, как сейчас на Невском, по которому шагал Мартын Лацис. Каждый шаг его аршина полтора, если не больше. Да уже и не шагнет человек такого высоченного роста. Глянет на него кто со стороны и не сразу отведет глаза. Плечи, как говорится, косая сажень, а вся широкая грудь скрыта бородой. Дремучая борода, вроде боярской. Она придавала бы ему суровый вид, если бы не серо-голубые глаза с неожиданно мягким и теплым взглядом.
Пожалуй, лишь одно не красило его атлетическую фигуру — левое плечо ниже правого. По этому признаку легко угадать бывшего батрака, который пошел внаймы с малолетства. С самых ранних лет приходилось ему таскать тяжелые мешки, подростком ходить за сохой. На затвердевших парах соха не слушалась, бросало из стороны в сторону, а хозяин еще издевался: «Положи камни в штаны!» Те, кто похлипче, на всю жизнь становились сутулыми, а то и горбатыми.
Ветер с Ладоги гнал по мостовым и тротуарам колючую морозную пыль. Мартын Лацис чувствовал, как она въедается в лицо, и глубже натягивал лисью шапку, привезенную из сибирской ссылки. Шагал он к Главному штабу, чтобы повидаться с наркомом по военным делам Николаем Ильичом Подвойским, добрым своим другом.
Как член Военно-революционного комитета Мартын заведовал Бюро комиссаров. Бюро направляло комиссаров во все воинские части, во все учреждения, на все фабрики и заводы, на железную дорогу. Комиссаров революции было поручено подбирать и назначать Мартыну Лацису.
Бюро находилось в Смольном, и когда Яков Михайлович Свердлов позвонил Мартыну и попросил его зайти к Владимиру Ильичу, тот через несколько минут был уже в кабинете Ленина.
Владимир Ильич сидел за столом, накинув на плечи пальто. Сбоку пристроился Свердлов. На нем была кожаная куртка, которую он, кажется, не снимал ни днем, ни ночью. Такое впечатление, наверно, оттого, что и днем и ночью он все время на ногах.
Свердлов — один из немногих в теперешнем окружении Ленина, с кем Владимир Ильич познакомился совсем недавно — в апреле этого года. Появление Свердлова в кругу ближайших соратников Ленина стало органичным, естественным. Все заметили, как быстро Владимир Ильич оценил его великий талант организатора и рекомендовал Свердлова на самый высокий пост в государстве — Председателем Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета.
Были люди, с которыми Ленина связывала давняя дружба, но не было, пожалуй, человека, так быстро, остро, с такой глубиной воспринимавшего каждую его идею. Мартын не раз замечал: только успевал, казалось, Ленин закончить фразу, как Свердлов со свойственной ему манерой живо, несколько задорно откликался коротким «Уже!» — уже не только уловил его мысль, но успел продумать ее практический ход.
Работая в подполье в разных концах России, сидя в тюрьмах, находясь в ссылках, Яков Михайлович узнавал очень многих товарищей. Теперь оказалось, он не просто был знаком, а изучил каждого как человека, как партийного работника. Недаром его называли памятью партии, говорили, что он носит в голове биографический справочник коммунистов.
Сегодня Мартын уже виделся и с Лениным и со Свердловым, поэтому, подойдя к столу, он молча остановился, ожидая, что скажет ему Председатель Совнаркома или Председатель ВЦИК.
Оба посмотрели на него снизу вверх, потом Мартын перехватил взгляды, которыми обменялись Владимир Ильич и Яков Михайлович.
Ему нетрудно было понять: до его прихода Ленин и Свердлов говорили о нем. Но в связи с чем? По какому поводу? Спрашивать не стал, Ленин показал ему на кресло, и он медленно опустился, словно сомневаясь, выдержит ли оно его.
В большое окно устало глядел унылый день. Не успев расцвести, он уже угасал. Следовало бы включить настольную лампу. На столе стояли электрическая и — на всякий случай — керосиновая лампы, но Ленин экономил и электроэнергию и керосин, слишком мало было и того и другого, а засиживался он допоздна каждый вечер.