Ему, Судрабиню, сначала показалось унизительным подстрекать грязную солдатню, но Гоппер легко доказал: погромы не хуже картечи крушат большевиков. Здесь, в Петрограде, сейчас нет военных действий, но с обоих флангов берут их в клещи: с одной — эти самые погромы, с другой — саботаж чиновников.
Пусть Ленин и его ближайшие приспешники — образованные люди, но где возьмут они полчища красных чиновников, без которых не в состоянии обойтись ни одно государство…
Так размышлял Ян Судрабинь, крупными шагами ступая по темным линиям Васильевского острова. Совсем пустынно, остров не просто казался вымершим, охватывало ощущение, что здесь вообще давным-давно никто не живет: появились когда-то люди, выстроили дома, даже повесили на них различные вывески, но это всего лишь декорации, люди сыграли один спектакль и навсегда исчезли.
Полковник Гоппер открыл Судрабиню дверь и заключил его в объятия. Без восклицаний, охов и ахов, молча, по-мужски. Судрабинь был выше ростом и обнял полковника за плечи. Так они простояли не меньше, чем полминуты. Потом Ян разделся, а полковник прошел в комнату и сел за стол, на котором рядами лежали игральные карты. Гоппер любил раскладывать пасьянс, и, вполне возможно, даже без всяких сомнений, пасьянс должен был дать ответ на вопрос о судьбе Судрабиня. Но и усевшись в кресло, Гоппер не задал ни одного вопроса. Проведя рукой по темным усикам, прикрывавшим коротковатую губу, он поднял глаза на Судрабиня и ждал доклада. Да, они друзья, но известная субординация сохранялась. Яна это нисколько не обижало. Он и не желал быть с Гоппером запанибрата. Панибратство загрязнило бы их дружбу: старший должен быть старшим, а младший — младшим. Ив то же время — полное равенство в высказывании своих мыслей, в отстаивании взглядов. В главном — полное равенство!
Ян рассказал Гопперу обо всем, что с ним случилось. Когда он закончил, полковник заметил: у него такое ощущение, что, возможно, этот бородатый латыш выручил Судрабиня. Нужно все же вспомнить, кто он, тем более если бородач какой-то начальник у красных. Вдруг удастся как-то использовать.
— Какое же это знакомство? — удивился Судрабинь.
— Вы же сами говорите, что он вам кого-то напомнил. Вот и нужно вспомнить — кого и попытаться возобновить или установить знакомство.
Но как ни напрягал Ян память, припомнить не мог.
— Кстати, — заметил Гоппер, — завтра мы с вами ужинаем у Палкина.
Судрабинь знал, что деньги у них на исходе, о том, чтобы пойти в такой дорогой ресторан за свой счет, не могло быть и речи.
— Кто приглашает? — спросил он.
— Сами вполне сможем расплатиться. Завтра я получу у приват-доцента Громова кругленькую сумму.
ГЛАВА ВТОРАЯ
I
Каждое утро на центральных улицах Петрограда появлялись подростки с сумками через плечо, полными газет. Они бежали, останавливались, озябнув, пританцовывали, простуженными голосами выкрикивали новости.
Пожилые продавцы стояли на углах, у магазинов, кинематографов, и каждый на свой лад бубнил очередную сенсацию.
А газет в Петербурге выходило — не перечесть. Кроме большевистских — меньшевистские, эсеровские, анархисткие, кадетские, всякие: «Единство», «Воля народа», «Трудовое слово», «Народное слово», «Рабочее дело», «Революционный набат». Названия «революционные», «рабочие», «народные», а содержание — сплошная клевета на Советскую власть.
Четыре пешехода шли, не обращая внимания на выкрики газетчиков. С виду самые обыкновенные пешеходы, совершенно ничем не приметные. Один — худой, с бородкой, одет в поношенную солдатскую шинель, другой — высокий, могучий, в пальтишке, подбитом ветром, третий __ круглолицый, с усами щеточкой, в пенсне, в поношенном казакине, и лишь четвертый — приземистый, хотя и носил очки в неказистой оправе, зато в приличной шубе с каракулевым воротником и шапке тоже каракулевой. Это был новый нарком внутренних дел Григорий Иванович Петровский.