— А как живем мы?! — гневно спросил Салум. Гулом ответил зал.
— Страшно живем! — с неожиданной для себя горячностью отозвался Янис.
— Действительно страшно! — подхватил Антон. — В нищете и тяжком труде проходит наша безрадостная жизнь. В закопченной, вонючей батрацкой лачуге мы ее начинаем, со скудной коркой хлеба в богадельне или на краю придорожной канавы с нищенской сумой заканчиваем. До солнца мы встаем, после его заката ложимся и все же не можем себе обеспечить ни скудного приварка, ни сносного жилья, ни одежды. Мы строим пышные хоромы, а сами живем по три-четыре семьи в душных клетушках, где нет даже солнечного света. Мы поливаем своим потом землю, которая нам не принадлежит. Хватит! — воскликнул Салум.
— Хватит! — раздались возмущенные голоса батраков. Голос Яниса вплелся в этот хор.
Выбрали членов распорядительного комитета, народных волостных судей, начальника боевой дружины. Решили самые неотложные дела: отменили арендные платежи, ввели прогрессивный подоходный налог, оказали помощь престарелым и беднякам.
Все это заранее продумали и подготовили члены партин. Наметили, кого рекомендовать на какую должность. Хотели в председатели распорядительного комитета самого Салума, но он сказал, что будет помогать всем, так от него больше пользы.
Первое время распорядительный комитет заседал каждый день. Дел — невпроворот. Особенно Антон торопил поскорее создать и вооружить боевую дружину. Собрали деньги на покупку оружия, направили для этого посланца в Ригу, целый арсенал оказался у барона фон Граббе, его конфисковали. Центральный Комитет заранее известил: царское правительство пошлет войска.
Старый солдат обучал дружинников. И тут выявилось, что Янис не просто хороший, а отличный стрелок. Раньше ружья никогда не держал в руках, а теперь решетил пулями самое яблочко мишени.
Ожидали карателей, но не думали, что на одну волость нагрянут сразу две роты. Хорошо, товарищи из революционного центра «Иманта» успели предупредить: одной дружине с ними не управиться. Кому, как не Янису, — с письмом к соседям:
«Старо-Пебальгский распорядительный комитет сообщает таковому же Скуенскому, что с казаками и солдатами может произойти бой, поэтому просят, чтобы скуенские силы сейчас соединялись и отправились через Нет-кенсгоф в Дростенгоф. Со стороны Пебальга приняты меры… Сообщайте об этом другим волостям для исполнения».
На хорошей лошади Янис быстро доскакал до Скуенеки, вручил письмо, предупредил, чтобы поспешили на помощь, а сам назад. Уже подъезжал к своей волости, как издали увидел солдат, свернул с большака и по тропинке — прямо к церкви. По ступенькам взбежал на колокольню, ударил в набат.
С высоты хорошо видел, как бежали дружинники к приходской школе. Лет сто тому выстроена она. Стены, будто в крепости, толщиной в полтора аршина. Янис вниз и — тоже к школе. Засели дружинники в подвале, в оконца высунули ружья. И Янис — свое. А солдаты рассыпались цепью, и уже зацокали пули в толстые школьные стены. Но и навстречу полетели пули из подвала. Янис увидел, как упал каратель, еще один… Долго длилась перестрелка. И вдруг из соседнего сарая — пламя. Солдаты подожгли: ветер нес огонь прямо на школу. Дым въедался в глаза Янису и его товарищам. Льются слезы из глаз, трудно целиться, кашель рвет грудь, но нельзя прекратить стрельбу. Нельзя! И вдруг донеслись возгласы «ура». Солдаты пошли на приступ?
— Живыми не сдаваться! — крикнул начальник дружины.
И Янис Судрабс почувствовал, что ни за что не сдастся. Умрет за революцию! Он так себе и сказал: «Умру!» Хотя не представлял, как это может случиться, не представлял, как это его не станет.
Но карателей не видно. И выстрелы умолкли. Янис выглянул в окно: удирают солдаты!
— Бегут! — заорал он. — Это наше «ура»! Пришла подмога.
Ах, какая была это пора! Настала зима, а Янис — в стоптанных башмаках, в легком пиджачке — пламя революции грело! Лишь когда ударили крепкие морозы, надел теплую баронскую кофту.
Пророческими оказались слова в листовке ЦК ЛСДРП: «Столь же внезапно, как перестали дымить все фабричные трубы, могут задымиться все вороньи гнезда в Курземе и Видземе». Более четырехсот пятидесяти помещичьих имений разрушили и сожгли восставшие. Захватывали не только замки, но и уездные городки, участки железной дороги, телеграфы.