— В чем дело? — спросил Покотилов-старший.
А Иван Иванович-младший сразу заметил: до чего же девушка хороша. Его удивило, что он это заметил, так как в теперешнее революционное время считал зазорным присматриваться, у кого какая мордашка.
— Так в чем дело? — повторил Покотилов.
Оба сбивчиво, перебивая друг друга, начали объяснять. И нельзя было понять, кто виноват, кто прав. Девушка уверяла: мужчина к ней пристал, пытался отнять саквояж. Молодой человек настаивал, что девица пристала к нему с известными намерениями, а увидев красногвардейцев, позарилась еще на саквояж.
— Так мы до утра не разберемся! — прервал их Покотилов-старший. — Шагайте в Смольный и там расследуем по справедливости: чей чемодан и кто говорит истину, кто громоздит лжу.
— Зачем мне с вами? Не пойду! — запротестовал молодой человек.
— Никуда не денешься. Пошли! — приказал Покотилов-старший, которому вся эта история показалась очень подозрительной.
— Спасибо за помощь! — девушка наклонилась, подняла саквояж. — Я очень спешу по делу, и дома меня ждут, волнуются.
— Нет, и ты с нами!
Иван Иванович-младший, вежливо сказав: «Разрешите, барышня!», взял саквояж.
В Смольном на третьем этаже, в комнате № 75, размещался Комитет по борьбе с погромами. Ленин требовал, чтобы в него вошли абсолютно надежные члены партии. Сто человек выделили рабочие питерских заводов и солдаты воинских частей. «Русский Рено» направил сюда отца и сына Покотиловых.
Комиссары — так назывались все члены комитета, в том числе и Покотиловы, — посменно дежурили в семьдесят пятой комнате круглые сутки. В какую бы пору ни пришло известие о погроме, дежурный немедленно вызывал группу солдат или матросов и вместе с ними мчался на место происшествия.
Сейчас в комнате за столами, которые не так давно занимали дворянки-институтки, сидели четыре человека, и все они удивленными взглядами встретили девушку, которую ввели Покотиловы. Разных доставляли сюда людей: офицеров и штатских контриков, пьяных солдат, несознательных рабочих, буянивших баб, но такую барышню — впервые. Молодой франт удивления не вызвал. Иван Иванович-младший поставил саквояж на стол.
— Так чей же это? — спросил Покотилов-старший.
— Мой! — поспешно ответил молодой человек.
— Он к саквояжу не имеет никакого отношения, — перебила девушка. — Несла его я, хотя он и не мой. Меня просили его передать.
— Наверно, там что-то особенное, — заметил один из комиссаров.
— Ну-ка, посмотрим, — Покотилов глянул на сына. Иван Иванович открыл саквояж и увидел, что он полон листовок. Взял целую пачку, выложил на стол.
— Прокламации! — зазвучали возгласы.
— Это ее саквояж! Ее! — вскрикнул молодой человек.
— Контрреволюционные, думаешь? — Покотилов-старший метнул на него взгляд. Быстро поднес одну из листовок к глазам: — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — прочел вслух. Посмотрел на сына, на товарищей. — Наши же, большевистские прокламации! И в конце все правильно! Вон какими крупными буквами: «Долой империализм и его лакеев! Да здравствует рабочая революция и всемирный пролетариат!» Бери, милая, — обратился к девушке, — и доставляй, куда назначено!
— Тяжел для барышниных рук, да и увели мы ее далече… Может, подмочь? — смущаясь, спросил Иван Иванович у отца.
— По справедливости — следовало бы, — согласился тот.
Тем временем начальник ночной их смены большевик с двенадцатого года, работавший на заводе «Старый Парвиайнен», кандалами гремевший до самого Нарыма и вызволенный Февральской революцией, с распространенной фамилией Петров, читал всю прокламацию от начала до конца. Вдруг вскочил, ткнул листок прямо под нос Покотилову-старшему.
— Ты что ж, только крупным буквам обучен?! Тот ничего не понял.
— На таких простачков вражеский расчет! Выхватил Покотилов-старший из рук Петрова листовку. Через минуту прошептал:
— Мать честна! — Так поражен был, что прошептал, а не воскликнул: — Между большевистских лозунгов — самая вредная контрреволюция… Самое злое подстрекательство на погромы… Хороши мы были бы с тобой, парень, — с горечью заметил сыну. — Дальше некуда, как хороши…
Кажется, за всю жизнь не испытывал он такого позора. Еще бы, своими руками его собственный сын потащил бы полный саквояж с вражьей отравой.
Иван Иванович-старший резким движением достал из кармана свой мандат, шагнул к Петрову, положил перед ним на стол.
— Не имею права на дальнейшее полномочие! Передай товарищу Бонч-Бруевичу. А в заводской партячейке особо доложусь.