Опять настала яркая, оживленная полоса, — может быть, даже самая оживленная полоса, — в его существовании… С 12 часов дня до позднего вечера, а иногда и до ночи, живет он в кругу молодежи, в своей академической мастерской… Не ведая устали, переходит он от одного ученика к другому, зорко следит за их работой и проповедует свои выношенные, — а после предыдущего изложения я могу сказать: и выстраданные, — взгляды на искусство… С неизменным энтузиазмом говорит он о значении творчества, о задачах художника-творца, о важности и серьезности предстоящего Служения искусству, стараясь внушить ученикам свое религиозное отношение к этому служению…
Неустанно зовет он молодежь к тому претворению действительности, до которого доработался сам путем долгих исканий, в котором видит условие подлинного творчества. И всегда и от всех требует стремления к тому общему, что живет во всех деталях мира и что составляет сокровенный смысл, объединяющее внутреннее начало, уловить и выяснить которое, по его мнению, призван художник…
И он умел передавать ученикам свое воодушевление и ту любовь к искусству, которою сам горел. Молодые сердца «занимались» — загорались тем же огнем…
Вспоминая впоследствии в одной газетной заметке годы своего ученичества в мастерской Куинджи, Н. К. Рерих метко сравнивает Архипа Ивановича с художниками-учителями эпохи Возрождения:
«Оживал мастер-художник далекой старины… Ученики были для него не случайными объектами деятельности наставника, а близкими ему существами, которым он всем сердцем желал лучших достижений… Как и в старинной мастерской, где учили действительно жизненному искусству, ученики в мастерской Куинджи знали только своего учителя, знали, что ради искусства он отстоит их на всех путях, знали, что учитель — их ближайший друг, и сами хотели быть его друзьями. Канцелярская сторона не существовала для мастерской. Что было нужно, то и делалось…»
Этюд. Крым
(Собственность Общества имени А. И. Куинджи)
Архип Иванович, действительно, среди бюрократической рутины, повсюду царствующей в нашей казенной школе и, по-видимому, свившей себе даже особенно прочное гнездо в школе художественной, сумел из своей мастерской сделать какой-то оазис в пустыне — с интимным, живым общением между учителем и учениками, с отсутствием всякой условности, с атмосферой всеобщего увлечения любимым делом… И молодежь искренне полюбила и его, старого учителя, и родную мастерскую, и общее дело. Подлинным чувством товарищества были связаны между собой ученики, и славно прожили они эти три года…
В цитированной уже заметке господин Рерих пишет:
«Из двух десятков учеников мастерской А. И. Куинджи теперь многие разбрелись по далеким углам: многих жизнь оторвала от товарищей; но при всякой встрече в радостном возгласе чувствуется воспоминание о жизни в мастерской А. И… Всякий, бывавший в этой мастерской, помнит, из каких разновидных по существу людей она, естественно, была составлена… Куинджи сумел рассказать им всем о радости искусства, и только в этом секрет единогласия, царившего в мастерской… Не деспотизмом, но великой силой убеждения мог связывать в одно целое Куинджи своих учеников…»
А другой ученик Куинджи, А. А. Борисов, приобревший известность картинами Ледовитого океана, в своей книге «У самоедов» ярко описывает минуту, когда ему, оторванному от людей и культуры, на далеком севере вспомнились Архип Иванович и кружок товарищей:
«Скоро поставили чум, и с каким наслаждением, один Бог только видел, мы уплетали мерзлую оленину и попивали горячий чаек… Горе и несчастье были забыты… Вернулся я к своим художественным задачам, размышляя, как хорошо бы изобразить на полотне многое из недавно пережитого… Вспоминался Петербург и те беспечные вечера в мастерской дорогого А. И. Куинджи, где мы так горячо судили и рядили о чем угодно, и где для каждого суждения так же легко было найти товарищескую поддержку, как и возражение… Но где все они — любимый профессор и дорогие товарищи? Здесь я все решаю один, никто не осудит, но и никто не поддержит. Тут-то особенно чувствуешь, насколько сам ты слаб в желании передать все, что видишь и что творится в душе…»
Много ли у нас на Руси учителей и школ, низших или высших, научных или художественных, которые оставляли бы в душах учеников подобный след, которые вспоминались бы с таким чувством?..