Судьба поэта, силою обстоятельств лишенного свободы творить по вдохновению, нашла отражение в поэме Толстого «Иоанн Дамаскин». Герой ее — древний богослов и автор церковных песнопений — совершенно очевидно выражает сокровенные желания и устремления самого Алексея Константиновича:
Поэма была написана Толстым в 1858 году. Годом раньше скончалась его мать, умерли и почти все дядья Толстого — люди, настаивавшие на его служебной карьере. Но и теперь еще не мог просто уйти в отставку Алексей Константинович. Надо было объясниться с Александром II, а это было не так легко.
Прежде чем добиться полной отставки, он уволился в «бессрочный отпуск во внутренние губернии России, с правом отлучаться за границу, без испрошения на то особого дозволения, но с тем, чтобы он о всякой своей отлучке уведомлял командующего Императорской Главной Квартиры». И только в 1861 году — 44 лет от роду! — Алексей Константинович решился наконец добиться полной свободы. Он обратился прямо к Александру II, откровенно объясняя царю причины, по которым он просит отставки. Признавшись, что любая служба противна его натуре, Толстой пишет: ^Служба и искусство несовместимы, одно вредит другому, и надо делать выбор. Большей похвалы заслуживало бы, конечно, непосредственное деятельное участие в государственных делах, но призвания к этому у меня нет, в то время как другое призвание мне дано». Поясняя царю, что он не хочет «быть больше птицей, щеголяющей в чужих перьях», Толстой умоляет уволить его «окончательно в отставку», предлагая взамен свою преданность, которая будет проявляться в том, что он, Алексей Константинович, «в согласии с совестью и в меру разумения» станет открыто «говорить во что бы то ни стало правду». Это, считает Толстой, «единственная должность, возможная для меня и, к счастью, не требующая мундира».
Наконец долгожданная свобода была дарована ему «высочайшим соизволением» осенью 1861 года. Что же касается благородного намерения Алексея Константиновича говорить царю правду, то выше мы уже приводили разговор Толстого с Александром II по поводу судьбы Чернышевского; в том же году Алексей Константинович еще раз навлек на себя неудовольствие царя, когда пытался высказать свою точку зрения относительно царской политики после подавления польского восстания. Современник вспоминает: «…В лице графа Толстого было страстное, но честное убеждение человека самых искренних и даже фанатичных, гуманно-космополитичных взглядов и стремлений… Его мечты требовали от России не муравьевской энергии после мятежа, а признания в поляках элементов культуры и европейской цивилизации…» Надо сказать, что вообще дружескими отношениями с царем и императрицей Алексей Константинович не обольщался. «Цепи — всегда цепи, даже цепи из цветов», — писал он, высказывая опасение, как бы доброта императрицы «не обернулась для него рабством».
Да, друг государя, если и мог рассчитывать на успешное продвижение по службе, если в некоторых случаях его заступничество перед царем могло кому-то пойти на пользу (кроме уже упомянутых историй, Толстой вступался, например, за ссыльного Тараса Шевченко; за И. С. Аксакова, отстраненного от редактирования газеты «День»; еще раз за того же И. С. Тургенева, спустя десять лет после истории с некрологом Гоголя, обвиненного в связях с Герценом и Огаревым), твердо знал, что лично ему, как и другим, не все дозволено. Так, ясно осознавал он, что та правда, которую он бесстрашно высказывал в «высших сферах», редко производила нужное действие — а ведь чаще всего именно действия она требовала. С несвойственным ему раздражением он опровергает мнение Д. Ф. Тютчевой, дошедшее до него, согласно которому его откровенность должным образом оценивалась при дворе: «Что это она пишет о моей откровенности, которую сумели оценить! Самое большее, ее иногда терпели, но всегда это оставалось бесплодным».
Не было ему попустительства и со стороны цензуры, как то можно было бы предположить, и многие его произведения не увидели свет при жизни автора, а некоторые пьесы не были приняты к постановке. Он, конечно, знал о всемогуществе цензуры, знал, что не может рассчитывать на особое отношение к своим вещам, но никогда не пытался подлаживаться к ее требованиям: «Я, когда писал, старался забыть, что существует цензура, и дал себе полную волю, романист… я руководствовался заветом; делай, как надлежит, и пусть будет, что будет. Забавно было бы, если бы цензура ко мне придралась и встала на защиту Ивана Васильевича (речь идет о пьесе «Смерть Иоанна Грозного». — Я. К.), но в конце концов нет ничего невозможного за пределами чистой математики, это Араго сказал, а к тому же — цензура склонна к переменам, и безумен, кто вверится ей». В другой раз он опять возвращается к вопросу о цензуре и опять высказывает свое глубокое и неизменное убеждение: «Если бы думать о цензуре, которая подвержена переменам, никогда нельзя было бы достигнуть истины, которая неизменна». Заканчивая вторую пьесу трилогии — «Царь Федор Иоаннович», — самую любимую свою пьесу! — Алексей Константинович предчувствует, что она не будет разрешена к постановке. Так и вышло — сочли, что образ Федора умаляет достоинство монарха и, таким образом, снижает величие монаршей власти вообще. Тогда Толстой пишет «Проект постановки на сцену трагедии «Царь Федор Иоаннович», где в сжатой форме передает суть пьесы, основную идею ее, характеристики и мотивы поступков главных действующих лиц. В «Проекте…» Алексей Константинович как бы и оспаривает мотив, по которому пьеса была запрещена: «Вообще в искусстве бояться выставлять недостатки любимых нами лиц — не значит оказывать им услугу… Здесь кстати заметить, в ответ на некоторые опасения об унижении царского достоинства в лице Федора, что значение каждой пьесы определяется общим его впечатлением, а не отдельными частями, тем менее отдельными фразами или словами… Сочувствия нет там, где нет правдоподобия, которое исчезнет, когда отнять у Федора его слабые стороны». «Проект…» был напечатан, а пьеса была поставлена лишь спустя 30 лет — в 1898 году.
К моменту «освобождения» Толстой уже был автором многих стихов, романа «Князь Серебряный», драматической поэмы «Дон Жуан», нескольких прозаических произведений. И. С. Аксаков рекомендовал его в Общество любителей российской словесности. В 1860 году в Англии Толстой вступил в кружок, куда входили И. С. Тургенев, П. А. Анненков, А. И. Герцен, Н. П. Огарев, В. П. Боткин, и составил программу «Общества для распространения грамотности и первоначального обучения» — цель, которую и преследовал этот кружок. В России Алексей Константинович жил преимущественно в своих имениях: Красном Роге, Погорельцах, Пустыньке. Когда в 1861 году Александр П издал манифест, отменяющий крепостное право, А. К. Толстой на радостях — поскольку всеми силами души ненавидел крепостничество, — облачился в парадный мундир и лично отправился читать манифест бывшим своим крепостным. Однако крестьяне слушали его хоть и вежливо, но недоверчиво, примерно так, как незадолго до этого слушали яснополянские крестьяне Льва Николаевича Толстого, желавшего еще до отмены крепостного права облегчить их положение и натолкнувшегося на недоверие, непонимание и подозрение, что барин-де устраивает какой-то подвох, имея в виду свою выгоду. Теперь же, слушая Алексея Константиновича, они не верили, что это истинный царский манифест, поскольку ждали освобождения с землею, и решили, что манифест этот фальшивый. Толстой, конечно, был обескуражен, потому что вообще у него были дружественные отношения с крестьянами. Он устраивал для них бесплатные школы и больницы, позволял пасти скот на своих полях, разрешал рубить дрова в своем лесу, давал деньги.