— О господи, как ты напугал меня! Сначала я думала, что ты утонул, что черный ил тебя засосал. Как два года назад дедова жеребенка. А когда ты выскочил из света, я подумала, что это дикий зверь, дракон, чудище хвостатое схватило твое тело и уносит вверх, к звездам.
Солтысова дочка, по шею в воде, была от меня шагах в десяти. Руками она придерживала рассыпающиеся волосы. Правой рукой, а точнее, двумя пальцами, она держала надкушенное яблоко. Потихоньку, осторожно переставляя ступни по илистому дну, чтобы ее не испугать, я приближался к девушке. Я шел в воде, заполненной ее наготой, к надкушенному яблоку в ее руке, к двум живым яблокам под водой. Сначала она просила не подходить, не трогать ее. А когда я был уже совсем близко, девушка бросилась бежать, разбрызгивая воду руками и заслоняясь ею от меня.
Несколькими прыжками я догнал ее, повернул к себе лицом и, держа за локти, стал постепенно притягивать. Мне пришлось переломить ее сопротивление, как переламывают хребет дикой козы или откормленного к свадьбе теленка. Теплая вода все больше остывала от ее тела. Когда я почти совсем привлек к себе девушку, мне на минутку почудилось, будто под ее кожей проплывает голубая дымка. Тут же после дымки в ее теле зацокал роговыми копытцами разыгравшийся по весне жеребенок.
Боже ты мой, святые мученики небесные, ну и намаялся я с тем жеребенком, пока его не утихомирил. Но все-таки я с ним справился. И жеребенок стоял возле меня и грыз яблоко, выловленное из пруда. И мы долго еще купались в воде, очищенной золотым яблоком. Мы ныряли на илистое дно, стараясь нащупать ступнями и поднять наверх хоть маленький камешек. А когда нам это не удавалось, мы плыли рядом, пытаясь зубами, без помощи рук, схватить в воде яблоко. И все у нас смешалось. Мы не знали, пруд ли это или река из яблок, в которую мы неосторожно вошли, а она понесла нас к райским садам. Мы касались друг друга руками, задевали коленями, стукались лбами в этой воде, в этих яблоках. У наших тел был вкус гашеной извести, каленого железа, выпаренной на плите соли, вкус яблок, холодных, как королевский скипетр. И уже не стыдясь, мыли мы друг другу спины.
Мы вышли из воды, а вытереться было нечем. Вот мы и бегали по берегу, пока с нашей наготы не соскользнула, как с птичьего крыла, последняя капля воды. Обсохнув и согревшись беготней, мы одевались не торопясь, помогая друг другу. Я отыскал в овсах корзину и полено акации, протянул руку девушке и поднял ее с земли. И, обняв за плечи, повел домой. Но она вспомнила вдруг, что корзина пуста, остановилась и стала меня упрашивать, чтобы мы вернулись в дедов сад и нарвали яблок. Они ей нужны — через день, в воскресенье, будет гулянье, а она обещала подружкам испечь пирог с яблоками.
Поэтому мы вернулись в сад и, пробираясь по нему чуть ли не на четвереньках — некоторые яблоньки были карликовые, — отыскали золотой ранет. Эти яблони росли возле самого дома, заслоняя крышу. Казалось даже, что дом крыт не соломой, а ветвями и листьями. Еще мы проверили, спят ли дед с бабкой. Видно, было уже поздно: единственное окно в сад ослепло. И на чистой половине свет был погашен.
Обхватив яблоню руками и ногами, я карабкался по ней вверх, словно лесной зверь. Забравшись в крону, я свесился чуть ли не до самой земли и втащил на дерево девушку. Теперь вдвоем, она по одной ветке, а я по другой, лезли мы, как ярмарочные медведи, на крышу дома. Солтысова дочка говорила, что на крыше яблоки — самые зрелые. Сочные, полные света, с гремящими в сердцевине семечками, и в то же время холодные, как родниковая вода. А такие яблоки лучше всего для праздничного пирога.
С ветвей, что под нашей тяжестью глубоко вошли в подгнившую соломенную кровлю, сыпались яблоки. Падая и катясь по соломе, они всполошили, будто ласки или куницы, гнездившихся под стрехой воробьев и летучих мышей. Вся эта мелкота металась вокруг нас: воробьев слепила темнота, а летучих мышей — августовская заря над садом, что светилась, как наполовину вложенная в ножны сабля.
Когда мы спустились на соломенную крышу, а ветви отскочили от соломы на локоть и яблоки перестали сыпаться с них, птицы вернулись в гнезда, и весь дом снова погрузился в сон. Одни яблони над крышей, с которых мы рвали за пазуху яблоки, по-прежнему от испуга не могли задремать. А весь остальной сад спал крепко и даже похрапывал.
Корзину мы оставили под деревом и, как я сказал, клали яблоки за пазуху. Я еще как-то терпел, ведь с малых лет лазил по чужим садам и моя разгоряченная кожа приучена была к таким — не то оловянным, не то медным — шарам. А девушка, в платье, подпоясанном яблоневым прутиком, кладя яблоки за пазуху, шипела, словно целое стадо гусей напало на нее и принялось щипать.