Танцевали почти до утра. Когда стали расходиться, пустошь под ракитами, по щиколотку залитая росой, была сизой от рассвета. Мы уходили с помоста чуть ли не последними. Проводили музыкантов в соседнюю ригу и еще постояли немного у приоткрытых ворот, подпевая, пока они забирались на сеновал. Когда затихли скрипки и контрабас и перестало шептаться сено, разворошенное ко сну, я предложил девушкам проводить парня из-за реки до берега. Он, правда, отказывался, говорил, что знает реку как свои пять пальцев и брод найдет с закрытыми глазами, но когда Хеля взяла его под руку, позволил себя вести.
Огороды были все в росе, и мы сняли ботинки и засучили брюки до колен. Мы шли гуськом по узенькой тропке, твердой, как камень, от ног нескольких поколений. Протоптанная в железистой глине, она уже остыла после дневной жары и обжигала ноги сильней, чем лед. Чтобы согреться, мы почти бежали. Когда мы приближались к пруду, Хеля, шедшая впереди парня из-за реки, отстала от него, прижалась ко мне, а видя, что те не смотрят, потянула меня за чуб и поцеловала в губы. И, напевая, снова бегом обогнала парня из-за реки.
Когда мы спускались с дамбы, от реки, что по-змеиному блестела слюдяной чешуей, поднималась заря. Мы бросились бежать, все быстрее и быстрее, к реке, к змее, к заре, сквозь высокую лозу. Наши локти задевали ветки, и они били нас по лицам. Мы низко наклоняли головы, стараясь увернуться. В этой-то лозе — она как раз годилась для того, чтобы гнать сквозь нее кающихся грешников, — я и наткнулся на Марысю. Обнял ее за талию. Она оглянулась. В зубах у нее была тоненькая веточка. Зеленый сок стекал с уголка рта. Я поцеловал ее в губы, сжимавшие тоненькую веточку, в губы с каплей зеленого сока. И рассек себе веточкой губу. Вкус крови смешался со вкусом сока. Когда я смотрел на испуганно отпрянувшую Марысю, на ее щеку, измазанную зеленью, мне показалось, что я обнимаю ивовый куст и вслепую ищу губами его твердый рот.
Но это продолжалось один миг — парень и Хеля, бежавшие впереди, уже звали нас. Крича «ау, ау», мы мчались к ним, а лозняк хлестал нас. Они стояли у реки. Парень — пониже, почти у самой воды. Хеля — на пригорке, по пояс в желтой траве. Парень выбирал на мелководье камни поудобнее, стараясь забросить их на тот берег. Но у него не очень-то получалось. Камни падали в воду. Придерживаясь за траву, я спустился к нему, выбрал себе несколько камней и стал бросать. Я слышал, как они падают в лозняк на той стороне реки.
— Рука у тебя ловкая и верная. Ты и птицу собьешь на лету. А вот на локтях потягаться — так, пожалуй, со мной не справишься.
— Давай попробуем?
— Давай!
Мы поднялись на пригорок. Притоптали высокую траву. Легли на нее, тесно сплетя руки. Под моей лапой дрогнул его локоть, хрустнуло запястье и рука стала клониться к земле. Я смотрел на него исподлобья. Волосы упали ему на лоб. Глаза были широко открыты. От напряжения у него дрожал подбородок. Он начал кряхтеть. Облизывая пересохшие губы, передвигая кончик языка из одного уголка рта в другой, парень старался таким образом помочь руке, что клонилась все ниже. Когда его квадратная голова стала чаще дергаться на окаменевшей от напряжения шее, а левая нога начала подниматься и опускаться, подниматься и опускаться, разгребая траву до песка, я не выдержал и рассмеялся. Он напоминал мне нашего пса, который в июне на лугу, мучась от жажды, сунул морду в кофейник и не мог ее оттуда вытащить. Так и носился с кофейником по лугу, глухо тявкая.
Парень воспользовался моментом и выровнял руки. Теперь он, собрав все силы, пригибал мою ладонь к земле. «Ох ты, дуболом татарский, — подумал я, — ну, я уж тебе покажу». И, напрягая мышцу за мышцей, выровнял руки. Но на то, чтобы наклонить его руку и придавить ее к земле, у меня уже не хватило сил. Теперь уже я кряхтел, дергал головой на онемевшей шее и бил ногой по траве. И понапрасну вызывал в себе бешенство той минуты, когда увидел, как парень танцевал с Хелей. Руки наши даже не дрогнули. Девушки, смеясь и подзадоривая нас, спустились к воде. По-прежнему стараясь пересилить друг друга, мы услышали оттуда крик одной из них:
— О господи, ну и рыбина! Прямо с челнок!
Мы вскочили и кубарем скатились к ним. Конечно, никакой рыбины не было. Да если бы и появилась та рыбина, что жила в нашей реке и должна была всех нас накормить, мы все равно ее не увидали. Пока мы старались пересилить друг друга, река, совсем недавно похожая на змею с блестящей чешуей, изменилась и сама стала огромной рыбиной, которую колют вилами. Заре удалось наконец перескочить через трехлетний лозняк и побросать копья в самую середину воды. Но парень не сдавался. Стоя у самой воды, так что на белом дне видны были ноги, он вынул из кармана револьвер и, перебрасывая его из руки в руку, сказал: