Такие стремления исключают возможность обретения крепких связей в новой социальной среде. Герой сталкивается в городе лишь с разновидностями мещанства, жадного, бездуховного, не способного к подлинной человеческой солидарности. В результате усилия героя оборачиваются злою насмешкой над ним: тот, кто мечтал о раскрепощении, добровольно продает себя богатой бабе, частной предпринимательнице. Предметом же купли оказывается в первую голову мужицкая телесная крепость, выгодно оттененная городской «шлифовкой». Мужика в себе Ендрусь до конца не вытравливает, он лишь утрачивает общность с самым дорогим в прежней жизни (это выявляется при случайной встрече героя со своей матерью в конце романа). Внушенное традиционной культурой и образом жизни лишь приглушается, живет в памяти и подсознании, заставляет тосковать, воскресает — но уже в уродливой форме.
Дело в том, что город, о котором мечталось, оказывается на поверку — в доступном герою житейском опыте — заполненным в значительной своей части все тою же деревней, людьми, которые, вселившись в многоэтажные дома, родословную свою стараются скрыть, зачеркнуть, но не могут. Горожане сплошь и рядом оказываются людьми, не обладающими цельностью, они лишены культурной подлинности и ищут опоры во всевозможных подделках под крестьянский быт, в увлечении простонародным колоритом. Рассказчик вместе со своим другом, Франеком, получает возможность пойти навстречу спросу на «простонародность» (ее городской потребитель, жаждущий культурного самоутверждения, принимает с восхищением, но и с самодовольной снисходительностью) и извлечь выгоду из сложившейся конъюнктуры. Устои могут, оказывается, стать предметом распродажи. Комплекс явлений, связанных с деревенским укладом, отнюдь не однозначен. Причастность к нему еще не гарантирует спасительной устойчивости, не обладает целебною силой на все случаи. Городу не так просто повести за собой деревню: то ценное, чем он обладает, надо уметь обнаружить, стерев наносное, понять и усвоить.
Довольствуясь прикосновением лишь к внешнему, «показному» слою того или иного из вариантов культуры, не проникая в его глубинную сущность, не вступая в определяющие его межчеловеческие связи, личность обязательно окажется «несостоявшейся». Пожалуй, так можно определить тему «Пророка». И тогда понятным и обоснованным будет выглядеть применение Новаком в этом романе таких образных средств, которые не встречались ранее. Ибо речь теперь идет о тех, кому важнее не быть, а казаться. Ибо сменилось место действия: мещанский интерьер потеснил природу, щедрую и удивительную. Ибо героя и автора теперь разделяет ощутимая дистанция.
Ирония, сатирическая гипербола и гротеск обнаруживают свою полную уместность, когда подчеркивается мелочность, неестественность каприза или навязчивой идеи героя. Через ряд глав проходит мотив натруженных крестьянских рук, которые рассказчик холит, стремясь свести следы тяжелой физической работы, которые — здесь фантастика служит обнажению сознания героя — даже… разговаривают между собой и с хозяином. На грани фантастики стоит (в рамках действительно возможного оставаясь чисто внешне) психологически изощренная сцена игры Ендруся и его друга, Франека, в «пана и холопа». Свадебный обряд — женитьба Франека — превращается в гротеск, ибо все держится на фальши, подделке, найме недостающих участников. Чудачливое и невероятное доминирует в сцене знакомства героя с родителями его возлюбленной, Матильды.
Преувеличение, фантастический вымысел здесь, конечно, служат не поэтизации изображаемого, а безжалостной иронии, сатирическому обличению, которое смягчено, пожалуй, лишь тем, что рассказ идет от первого лица, что герой сам себя простодушно развенчивает. Естественны поэтому и образно-стилевые приемы: кое-где появляется налет грубоватости, в речи персонажей встречаются вульгаризмы, современное просторечие. Речевая естественность порой сменяется нарочитостью, однородность — смешанным характером лексики. Иронизируя над «хлопоманством», в чисто сатирических целях Новак даже идет на никогда им не практиковавшееся воспроизведение особенностей локального диалекта.
Полностью сохраняют свою силу и обаяние те качества прозаического мастерства Новака, о которых говорилось ранее. Метафоричность, например, вовсе не исчезает: она просто меняет свой характер. «Пророк» — отнюдь не отклонение от прежнего художнического пути, а скорее поиск в новом направлении, поиск новых возможностей, новых ракурсов в разработке близких писателю проблем, свидетельство того, что он не хочет самоповторяться, стремится к большей жанровой широте.