Мы заехали в тихий жилой квартал, где немного поработали над параллельной парковкой. Эти маневры давались моей ученице с некоторым трудом, и вскоре она сказала, что совсем не соображает и, видимо, нам лучше на сегодня закруглиться. Мы поменялись местами, и я вырулил на оживленную дорогу. Дара молчала. Я о чем-то думал. А потом это произошло. Без прелюдий и предисловий, без малейшего движения головы в мою сторону. Я ощутил прикосновение ее руки, и кто-то в моей голове хладнокровно взял управление на себя. Пока я пытался совладать с истерическим пульсом, этот кто-то свернул в карман, ведущий на рампу автострады. Ветер ворвался в салон сквозь приоткрытые окна, мой ботинок втопил до ста, я помнил, что есть запас, что можно выждать немного, прежде чем быстро глянуть направо и перестроиться на два ряда, а уже после этого нажать круиз-контроль и опустить глаза – всего на миг – но там же было темно, в той машине, и вокруг тоже темно, откуда же я знаю, как она выглядела тогда, это рука, я ведь придумал всё это, а в тот момент я только чувствовал ее тяжесть – она оказалась неожиданно тяжелой и нестерпимо горячей, и от этого внутри всё свело, будто кто-то разорвал мне грудь и сгреб в кулак мои жилы, и ничего сильнее я в жизни не испытывал, а сейчас просто ничего, ну пожалуйста, пожалуйста, мы же разобьемся к чертовой матери!
Я перестроился левее и съехал с магистрали. У меня не было понятия, где мы. Дорога раздвоилась, я остался слева. Вокруг были какие-то промзоны без признаков жизни. Безнадежно, серо и пусто. Я прижался к обочине, встал, заглушил мотор и заплакал.
12
Дара была счастлива. Она ждала этого много лет.
Можно сказать, что мы с ней оба жили книгами, только я – в буквальном смысле, зарабатывая ими на жизнь, а она любила книги абсолютно бескорыстно – если только не называть корыстным желание спрятаться от реальности. Она выросла в городе, заложенном незадолго до ее рождения. По ее описаниям мне представлялся этакий Метрополис: безликий, механистичный – вся жизнь его была подчинена вращению шестеренок на конвейерах завода, который он обслуживал. Город будущего – с широкими бульварами, многополосными дорогами и бесчеловечной архитектурой, вычерченный по линейке и поделенный на сектора. Вместо адресов с названиями улиц все пользовались номерами секторов и строений. Знать свой номер было жизненно важно, он был одной из составляющих твоей идентичности – даже в большей степени, чем национальность. Молодежные банды били друг друга не потому, что одна состояла из русских, а другая из татар – просто парни из двадцать шестого били смертным боем всех, кто жил в тридцатом, и наоборот. Девочек не били, но им лишний раз соваться за пределы своей зоны тоже не стоило.
Дара сидела дома и читала книжки. В них всё было иначе: тонкие чувства, высокие отношения, вздохи и робкие пожатия рук. Не то чтобы она не знала, что в жизни тоже такое бывает: провожания домой из школы, стыдливые записки с признаниями – всё это было, но не у нее, а у сестры. К чести своей, Юмжид никогда не подчеркивала этого превосходства и охотно делилась с Дарой всем, чем считала возможным делиться. Она учила ее танцевать – и в Дариных мечтах стали появляться атлетически сложенные юноши, скользящие с ней по паркету бального зала; она брала ее с собой на вечеринки – и Дара послушно оттеняла сестру, а сама постепенно приходила к выводу, что романтический красавец, готовый закружить ее в танце, должен быть безногим. Или алкоголиком. Или отсидеть срок. Она уже тогда понимала, что идеальных героев не бывает даже в книгах – во всяком случае, в хороших книгах. С этим приходилось мириться, и она готова была взять себе яблоко с червоточиной, если другой бок этого яблока лоснился и алел. Это было бы гораздо лучше, чем яблоко, крепкое внутри, но невзрачное на вид: именно такой была она сама. А в мире всё должно быть гармонично – не зря ведь она родилась под созвездием Весов. Где-то в этом мире жил, еще не зная о ней, прекрасный байронический герой со шрамом через всю душу, и именно ей, Даре, суждено было этот шрам залечить. А значит, она должна быть постоянно начеку, чтоб не пропустить встречи. В любой компании она искала теперь невидимые знаки – когда сидела, стесняясь, на тусовках у сестры, или в вагоне поезда, везущего ее в Москву, или в аудиториях перед началом лекций. Поступила она на филфак, а конкретно на кафедру теории литературы: так педофил идет учиться в педагогический, чтобы быть поближе к детям. Эту циничную аналогию я поначалу держал при себе, а когда все-таки решился ее озвучить, Дара спокойно сказала: да, так и было.