Я скатился по лестнице и, не ответив на брошенный мне вслед вопрос, выскочил во двор и открыл калитку. Белый огонек светился метрах в десяти от нее, у самой земли. Велосипедист полулежал на обочине дорожки, опираясь на руку. Я что-то сказал ему – что-то самое обычное: вы в порядке? Он не ответил, всё еще пытаясь сесть. Глаза мои понемногу привыкали к темноте. Холодный ветер пронизывал до костей: я стоял лицом на северо-запад. Не знаю, зачем я это отметил, просто так вышло, что я запомнил каждую деталь этого странного вечера. Велосипедисту наконец-то удалось сесть, и он, закрыв ладонями лицо, горько разрыдался. Я наклонился и тронул его за плечо.
– Очень больно, да?
– Ой, боже ты мой! – воскликнул Дарин голос из-за спины. – А у вас в доме нет ни одного фонарика, ребята, вы в курсе?
Я что-то сказал ей; подождал, пока рыдания поутихнут, и снова обратился к бедолаге: болит что-нибудь? Он помотал головой, но когда я помог ему встать, вскрикнул и вцепился в мою руку, как клешней.
– Послушай, давай-ка ты доковыляешь вон до той калитки: там светло, тепло и сухо, и мы посмотрим, что с тобой. Тебе еще повезло, что ты именно здесь упал.
Я говорил с ним всё время, пока вел его домой. Он был худеньким, невысокого роста и ездил без шлема – вот и всё, что я разобрал в темноте. Скорее ребенок, чем взрослый. Может быть, даже девочка, но с большей вероятностью мальчик. Дара катила за нами велосипед, Соня встречала в ярко освещенных дверях в глубине веранды. «Сюда, – скомандовала она, показав на диван. – Осторожней». Мы усадили его – это был подросток в голубых джинсах, заляпанных грязью, и в куртке, которую Соня тут же с него стянула, увидев темное пятно на локте.
– Она почти что врач, – сказал я ободряюще. – Не бойся.
Под курткой, несмотря на холод, была одна футболка. Мальчик уже не плакал и, не протестуя, позволил себя осмотреть. Кожа на локте была содрана, но кость, заключила Соня, скорее всего, в порядке. А вот колено вызывало у нее опасения. Я слушал ее и думал, что надо бы куда-нибудь сообщить о нем, прежде чем заниматься самолечением. Дара тем временем принесла антибактериальный спрей и обработала ссадину.
– У тебя есть кому позвонить, чтобы приехали и отвезли домой?
Его лица я всё не мог рассмотреть: щеки были испачканы грязью, сильно отросшие волосы падали на глаза. Головы он не поднял и лишь качнул ею в ответ на мой вопрос.
– Это нестрашно, мы тебя сами отвезем. Только скажи, куда.
Он снова сделал все то же неопределенное движение, будто не слышал меня. Я сел на краешек дивана.
– Парень, ты меня понимаешь?
На сей раз он повернул голову в мою сторону и кивнул. Его глаз я по-прежнему не видел. Поза была напряженной, он обхватывал себя за плечи, словно пытаясь согреться. Правая штанина уже пропиталась кровью.
– У тебя есть кто-нибудь? Родные, друзья?
Я отчетливо помню это мгновение и пробежавший по спине холодок. Вот те на, думал я растерянно, и так же растерянно смотрели на меня Дара и Соня, а он не смотрел ни на кого и не шевелился, предоставив нам, троим незнакомым взрослым, решать, что с ним делать: покорно, доверчиво или равнодушно – этого мы не могли тогда знать. Мы знали только, что влипли.
– А живешь где? – ухватился я за последнюю соломинку.
Мальчик облизнул губы и попытался заговорить, но тут же смолк; начал снова: «Я...» – и рот его страдальчески исказился. Он заикался так сильно, что одна короткая фраза вымотала его до предела, и он задышал тяжело, хватая воздух ртом.