В действительности же сновидения – одновременно и проще, и сложнее. Все мы в общих чертах представляем себе работу человеческого мозга, который никогда не спит, неустанно поддерживая наши бренные тела. По ночам, когда сознание перестает нагружать мозг всякой фигней, он может заняться пережевыванием информации, которой наглотался за день. Этим разумным объяснением я и пытался успокоить себя на следующее утро, потому что сон меня, признаться, напугал.
Я снова был в подвале под верандой. Стены у него почему-то оказались обшиты кафельной плиткой, будто мы уже сделали там ремонт. Ледяной пол обжигал мои босые ступни. В воздухе при этом висел густой пар, сквозь который проступало нагромождение угловатых предметов вроде тех, что я видел в реальности несколькими часами ранее: лежаки, коробки, доски. Прогнившие балки тоже были на месте, как и паутина, скрывавшая надпись на стене. Я силился заглянуть сбоку, чтобы прочитать ее: мне было противно дотрагиваться до белесой кисеи, липкой даже на вид, – но не мог разобрать ни буквы. На полу стояла открытая банка с краской, из нее торчала деревянная... нет, не палка и не ручка кисти, а просто длинная тонкая щепа с острым концом. Я опасливо – как бы не занозить ладонь – взялся за нее и потянул, чтобы посмотреть, какого цвета краска. Меня удивило, что цвета будто бы нет вовсе; я поднес ее поближе к глазам, и с ее конца сорвалась и упала на другую мою руку водянистая капля, и я завизжал женским голосом и отбросил палку в сторону, но было поздно: всё мое тело уже было забрызгано слизью, я стоял голый посреди подвала, совершенно один и в то же время окруженный невидимой и беззвучной толпой.
Я рывком сел в кровати: сердце частило как ненормальное, ноги замерзли – одеяло сбилось набок, а на лбу выступил пот. Было тихо, Дара безмятежно спала. Луна светила сквозь полупрозрачные зимние шторы. Я на цыпочках прокрался в ванную и выпил воды из-под крана. Полежал, борясь со сном: иногда кошмары возвращаются, стоит только снова задремать. Я прочел «Аве Мария» и вскоре провалился в забытье, по-прежнему тягостное, но хотя бы без сновидений.
Не надо быть психологом, чтобы разгадать подтекст этой сценки, слепленной моим подсознанием из страхов и воспоминаний. Меня смущала лишь та небрежная легкость, с которой были увязаны вместе два разнородных элемента: моя детская травма и мотив ножа. О нем я думал накануне, хоть и пытался себе это запретить. К чему теперь рефлексировать на тему собственной беспечности, с которой я вручил Илаю нож на второй день нашего знакомства, предложив помочь мне на кухне? Мысли об этом, очевидно, и привели, через цепочку ассоциаций, к увиденной в каком-то ужастике кровавой надписи на стене. Неважно, что мой мозг заменил одну телесную жидкость на другую – в конце концов, у него было полное право сделать это, а эффект получился гораздо сильнее. В этом сне не было ни крови, ни ножа, но я был уверен, что он связан с Илаем, что буквы на стене выведены его округлым почерком. Знать бы только, что там написано – «Пидор» или что-нибудь еще?
Вывод из этого был только один: моё подсознание боится Илая.
Внезапно мне захотелось, чтобы Кикка нагадала мою судьбу. В детстве я любил, когда она, в цветастой юбке и с браслетами на босых ногах, забиралась на диван в гостиной и раскладывала своих королей и королев. Я просил ее погадать и с замиранием сердца наблюдал, как она колдует: хмурится и бормочет себе под нос, с серьезным видом слюнит палец, прежде чем перевернуть карту, а затем, понизив голос, говорит о брюнетке на перекрестке дорог и о блондине в казенном доме. Я свято верил всему, что она мне пророчила. Повзрослев, я начал смотреть свысока на её увлечение оккультизмом, восточной философией и Камасутрой. И вот я снова маленький, и мне хочется, чтобы кто-то заглянул в моё будущее и дал совет, как поступить. Единственное дело, которое я был готов решить сам, касалось подвала. Я проверил, хорошо ли заперта дверь, и просто выкинул его из головы. Вот так: [звук щелчка пальцами – прим. ред.].
8
Наверное, всякий, кто в детстве притаскивал с улицы беспризорных котят или птенцов, выпавших из гнезда, сталкивался с тем видом разочарования, какое часто сопутствует добрым делам. Начнем с того, что птенца, принесенного вами домой, ждет неминуемая смерть, поэтому десять раз подумайте, прежде чем его спасать. Что же касается млекопитающих – у того единственного котенка, которого пригрела моя сердобольная сестра, обнаружились глисты и блохи, поэтому всё закончилось очень быстро, и в дальнейшем мама пресекала на корню любую благотворительность такого рода. Тем не менее, я могу представить – хотя бы по Сониным рассказам – как непросто быть человеком, взвалившим на себя груз ответственности за живое существо с травмированной психикой. Вам, вероятно, кажется, что если дать бедняге кров и окружить его любовью, тут же случится чудо, и шрамы у него немедленно затянутся, и он будет вам по гроб жизни обязан, а сами вы будете купаться в своем великодушии. Фигушки. Мы обсуждали это и с Соней, и с Дарой, у которой была знакомая, усыновившая детей из российского приюта. С ее слов я знал, что детдомовские часто дают приемным родителям дрозда и не стоит ждать от них благодарности в краткосрочной перспективе. К этому я был готов, когда Илай поселился у нас. Однако время шло, а ничего не происходило. Не то что дрозда – вообще ничего.