Конечно, я знал, что играть на терменвоксе легко только с виду. Чтобы свести женщину с ума одними словами, надо очень хорошо ее изучить. Я начал с простого: вечером в постели завел с ней разговор об эротических фантазиях. Мы очень быстро обнаружили, что нам нравится болтать на эту тему. Нам было любопытно и весело, и в итоге я забыл, с какой целью всё это затеял – мы просто нашли друг друга, два человека, которым хотелось разделить с кем-то свои неудобные тайны и узнать тайны другого. Признаюсь, Дара сумела меня удивить – я-то не отличался чрезмерным воображением в этой области. Самой отчаянной из моих свежих фантазий было – вы уже, наверное, догадываетесь – вуайеристское желание увидеть Дару с Илаем. Безобидное само по себе, оно, тем не менее, заставило меня внутренне покраснеть, когда я в нем признался. А Дара будто бы совсем не удивилась – только сказала: не знаю, захочет ли он сам – словно заранее согласилась на это с такой же простотой, с какой вели себя герои рассказа.
Я не сомневался, что Илай слышит отзвуки наших разговоров, и был готов, что он как-нибудь себя проявит. Так подросток стучит в стену чересчур любвеобильных родителей: предки, имейте совесть, я спать хочу, – а сам мучается смесью презрения и желания быть рядом с ними, быть одним из них. Минуло несколько вечеров, и мы услышали, как на балконе стукнула дверь. Курить пошел, паршивец, сказал я и поднялся. Ты что там стоишь? Дара тут же вмешалась: заходите-ка оба, холодно. Окинула взглядом мальчика, завернутого в плед: еще и босиком, ты вообще с ума сошел, ну-ка залезай. Он скинул плед на пол и нырнул под одеяло рядом с ней – чопорный Морис в наглухо застегнутой зимней пижаме не успел разглядеть, было ли на нем надето хоть что-нибудь. Ноги, как у лягушки, сокрушенно сказала Дара. Что ты там делал? Мне сон приснился, ответил он понуро. Страшный? Да нет. А что, Илай? Я лежал с другой стороны от Дары, сдвинувшись на краешек, чтобы дать мальчику место. Он молчал. Дара мягко сказала, ну не хочешь, так не надо, и погладила его по голове таким нежным материнским движением, что я подумал: она была бы замечательной матерью, и снова почувствовал себя эгоистом и слабаком, и в тот же миг Илай заговорил: мне снилась девочка, которую я знал, когда был маленьким.
Здесь, в нашей постели, он и начал рассказывать. Мы долго собирали его историю по кусочкам, как мозаику – по разрозненным кусочками, которые я сложу для вас в единое целое, потому что не хочу морочить вам голову модным нынче нелинейным повествованием. Я постараюсь быть хорошим ретранслятором и не домысливать за него слишком много, хотя мне придется иногда заполнять пустоты. Я поведаю вам его историю с самого начала, хотя он начал совсем не с этого. Он сказал: я встретил ту девочку, она была балериной.
6
Его детство прошло в декорациях гранжевого романа[4], хотя сам он не знал ни этого термина, ни девяностых годов. Дом, в котором он жил до семи лет, будто бы сошел со страниц автобиографии Джона Бирмингема: коммунальный улей, где селились вскладчину те, кто не мог или не хотел пускать корни – нищие студенты, туристы-дикари, игроманы, богема и прочие задроты. Мало кто задерживался тут надолго; соседи сменяли друг друга быстрее, чем мальчик успевал запомнить их имена, и ему казалось, что все они вращаются вокруг, а сам он остается неподвижен, он ведь не помнил, что было до того, как они переехали в этот дом. Иногда с ними жил еще дед. Без него они пропали бы. Мать бы точно съехала с катушек, она ведь была артистическая натура и потому ей непременно надо было жить в большом городе, и она всякий раз отказывалась от предложений деда переехать к нему. Дед жил далеко – четыре часа на поезде, и рядом одно только море и никакой культуры. А мать была художницей.
У нее, наверное, была своя жизнь – у девчонки, родившей по залету неизвестно от кого. Она, вероятно, была хорошенькой, с таким же, как у сына, спокойным ясным взглядом и вызывающе красивыми губами. Во всяком случае, мужчин вокруг нее всегда было много. С ними она оживлялась, а когда они уходили, становилась похожей на краски в тюбиках. Илай как-то добрался до этих красок и попытался с ними играть. Из одного тюбика выполз червячок, а остальные были высохшими и скучными. Мать не стала его ругать, когда увидела. Она никогда его не шлепала и не кричала, что он загубил ей жизнь. Но это было и так понятно.
Она выросла в маленьком поселке – население девятьсот тридцать, десять минут на машине до регионального центра, двадцать – до побережья с бесконечным пляжем и озерами, отделенными от моря тоненьким перешейком. Летом туристы валили толпами. На длинные пасхальные выходные народ тоже стекался охотно, а в тот год Пасха была ранней и теплой. Где-то на этом пляже ученица выпускного класса и познакомилась с компанией загорелых веселых ребят. Они, наверное, катали ее на катере и приглашали к себе в кемпинг на барбекю. Потом они уехали, а в школе началась вторая четверть.