Ребенка решили оставить. Дед, конечно, очень помогал, пока мать еще жила с ним. У них был большой дом и пол-акра земли. Илай проводил там все свои каникулы, пока дед был жив. Дайте телефон, попросил он, я покажу. Он набрал в поиске адрес и открыл страницу с объявлением о продаже дома. Продали его два года назад – по нашим столичным меркам, за бесценок. Один этаж, длинная веранда вдоль всего фасада. Внутри – дровяная печка, массивная мебель из цельного дерева и просторное патио с натяжными потолками из ткани, сквозь которую лился солнечный свет. Я здесь спал, когда тепло, – Илай тыкнул пальцем в сиреневую кушетку, над которой на дощатой стене висели картинки в рамах. А зимой спал тут. Он сильно заикался, комментируя эти фотографии. Вот здесь дед полол сорняки – перед домом был большой ухоженный сад с прудом и мостиком, каменными статуями и поилкой для птиц. А позади дома лежал нетронутый кусок буша со старыми эвкалиптами – их собственными. Ты по ним лазил? Он кивнул. Голос уже не слушался его.
Когда мать поступила в столичный колледж на дизайнера, Илаю был годик. Ребенку была нужна мать, матери была нужна учеба, и дедов дом в это уравнение никак не вписывался. Сам дед приезжал, когда был в отпуске. Он всю жизнь работал аптекарем. Илаю нравилась его профессия – не потому, что его очаровывала вся эта алхимия, сиропы от кашля, белые халаты; это было не главное, а вот то, что дед имел право заверять документы, производило на мальчика огромное впечатление. Дед был очень важным, его размашистая подпись на бумаге значила больше, чем теоретическая возможность подсунуть кому-нибудь яд вместо лекарства. Такого дед бы точно не сделал.
Днем, пока мать училась, Илай был в садике. Вечером в выходные она часто уходила тусить с друзьями или приглашала их домой. Какой из этих двух вариантов был хуже, он определить затруднялся. Гости, во-первых, шумели; во-вторых, начинали двигать мебель и переставлять вещи с места на место, а это вызывало у мальчика сильный дискомфорт. Он быстро усвоил, что если вещи двигают – значит, будет шум и дым коромыслом, и мать будет пьяная, и голос у нее станет другим. Он ненавидел этот другой голос и безошибочно распознавал тягучие интонации и хрипотцу – неважно, вживую или по телефону, это всегда означало одно и то же: мать снова наклюкалась.
Если она уходила, с Илаем сидел кто-нибудь из соседей. Дед помогал с деньгами, но их всё равно не хватало, и нормальную няню мать себе позволить не могла. А соседи зачастую радовались и бухлу. Одного такого соседа Илай боялся особенно: вместо правой руки у него была культя, а лицо сильно обожжено. Сам он, впрочем, был мирным и мальчика никогда не обижал, да и другие обитатели дома были к нему добры. Но тогда, лет до пяти, он еще хотел, чтобы рядом была мама, а не кто попало. А мама вместо этого залетела снова.
Как ни странно, к дочке она сумела привязаться и любила ее даже тогда, когда у девочки обнаружились врожденные пороки развития. Мать будто бы образумилась, увлеклась естественным родительством и стала везде таскать с собой дочку в слинге – в том числе на тусовки. Илай выбивался из этой благостной семейной картины: он капризничал по любому поводу, не умел играть сам – так казалось матери, потому что он без конца за нее цеплялся, и фраза «Да займись ты хоть чем-нибудь!» до сих пор звучала у него в ушах. Вскоре он перестал цепляться, а когда мать пыталась обнять его, отталкивал ее и уходил. Она сама ему об этом рассказывала: вспомни, как ты меня ненавидел.
В колледже мать больше не училась – как она сама считала, временно – но сидеть дома ей было невыносимо, и вечерами она нередко уходила, забрав с собой дочку. Та мирно спала и вообще не причиняла таких хлопот, как Илай в ее возрасте, о чем ему было сказано неоднократно. А в доме как раз появился новый жилец, который сам предложил матери оставлять мальчика с ним. Не бойтесь, сказал он, я полицейский и в обиду его не дам. У меня и разрешение есть на работу с детьми – показать? Мать ответила, что не надо, и даже, как помнилось Илаю, послала ему воздушный поцелуй. А тот сделал вид, что поймал поцелуй своей щекой. Он был веселый малый. Звали его Джесси.