На следующей прогулке мы его не встретили, и я перестал о нем думать. Поэтому, когда Дара вернулась с работы расстроенной, и я спросил, в чем дело, и она, часто смаргивая, стала рассказывать – я поначалу не связал ее случайного собеседника с мистером Бэггинсом. Он сидел на скамейке, она шла мимо с Локи, и он вдруг сказал: будьте осторожней, кто-то травит в парке собак. Он позавчера гулял со своим спаниелем, а тот всю жизнь был как пылесос – мигом сжирал с земли что ни попадя, глаз да глаз за ним, тут у заборов все время хлеб валяется, люди бросают птицам по доброте душевной. Но это валялось у самой дорожки – не успел разглядеть что, мелочь какая-то. А минут через двадцать собаке стало плохо. До ветеринарки довез уже мертвую.
Голос у Дары сорвался, и она прижала ладонь к губам. Ну что ты, сказал я, не надо, – а что я мог еще сказать, у меня самого похолодело внутри, хоть это была всего лишь собака. Если по соседству срубят дерево или снесут дом, сразу ощущается пустота. А тут – живое существо. Я сделал шаг навстречу Даре и неловко обнял ее; поискал глазами Илая, который стоял так тихо, будто его не было. «Нелюди, – донеслось до меня сквозь рыдания. – Как так можно?» Я дал знак Илаю, чтобы принес воды; он не сразу сдвинулся с места, а потом, протянув мне стакан, отступил назад. Мне показалось, что он хочет уйти, но тут на лестнице появилась Соня – вопросы, восклицания, и он обошел нас и встал спиной к застекленной двери, обратившись в немой силуэт. Чокнутые, говорила Соня, кто бы это ни был. Надо быть чокнутым, чтобы такое сделать. А ты лучше не гуляй пока в этом месте, мало ли что. Ты обедала? Я бы съела что-нибудь.
Я убедился, что Дара в надежных руках, и ушел работать – вернее, я думал, что буду работать, но в итоге проторчал на балконе минут десять, будто надеялся засечь отравителя. В сознании всплывали недавние сценки: день рождения соседки, куда мы ходили вдвоем с Соней; нежное прикосновение к моему беззащитному животу. Извини, Дара, или я, или собака. Пальцы настойчиво просили сигареты или смычка. Я вынул четки и сел читать – нет, не Розарий: я всю жизнь был неправильным католиком, моя вера была детской, маминой. Это она когда-то научила меня Молитве о мире, Прегьера семпличе – самый длинный текст на итальянском, который я до сих пор помнил. Я всегда читал его с четками в руках, нанизывая ритмизованные строфы на нить внутренней тишины. Мама хотела, чтобы я вырос хорошим человеком – чтобы туда, где ненависть, я вносил любовь, – и я старался изо всех сил, – туда, где оскорбление, я вносил прощение, – ведь как бы я помог слепому, если сам слеп, – туда, где разлад, я вносил единение, – как бы вытащил из огня слабого, если сам слаб? Ибо отдавая, мы получаем. Он дитя, я должен его спасти. Умирая – воскресаем к жизни вечной. Мои пальцы больше не дрожали. Я прочел еще Фатимскую молитву, за себя и за него, и спустился в гостиную спокойным и твердым.
– А где Илай?
– Уехал на велике куда-то,– сказала Соня. – На работу, наверное.
Дара сказала, что тоже сейчас уходит, у нее еще двое клиентов сегодня. Я присел рядом на диван – Соня, очевидно, сделала ей успокаивающий массаж, и лицо ее посветлело. Береги себя, сказал я; пригладил ершик темных волос на ее макушке и ушел на веранду ждать Илая: он должен был скоро вернуться, ведь никакой работы у него сегодня не было.
Прошло, наверное, минут сорок. Я уже собирался ему звонить, тревога подступала всё ближе, и я отгонял ее, как мог. Он появился со стороны автострады – северный ветер нес его, как пушинку, он опять был без шлема, маленький паршивец, где твоя голова, Илай? Его глаза не улыбнулись в ответ, и сам он ничего не сказал. Постоял, не зная, куда девать руки, и ушел в дом. Меня охватило острое желание последовать за ним – шум воды всё ближе – открыть дверь душевой кабинки и мыльной губкой провести по его спине и плечам, по груди, по животу, чтобы грязь стекла с него и ушла в землю – навсегда.
Если бы это было так просто.
В ожидании, пока он выйдет, я сидел на диване – как в тот вечер, когда он попал к нам, только теперь я был с ним наедине, а он был в одних джинсах, но я до странности ясно вспомнил его именно тем, прежним. Он сел рядом и обхватил себя руками за бока.