— А давай мы тебя, сидушко, посушим? — она уткнулась носом между шеей и плечом, мягко по спине провела, по волосам, с которых капли скатывались ровненькие, кругленькие, как заговоренные! — Тебе холодно и отдохнуть надо, но только в сухом! И в теплом! И вообще в гнездышке! А?
Закопошился, щекой на ее плечо сполз, дернулся и вздохнул — и Олёна поняла, что сид Гранн действительно очень-преочень устал, раз засыпает мало не в полете! Пришлось его немного растолкать, вздохи послушать, но встал он уже правда сам и за ней пошел почти без подмоги, только за руку она его держала, больно страшно отпускать было!
Спустились быстро, Олёна наказала сиду срочно переодеться, полюбовалась, как он свой камзол еле-еле стащить пытается, подступилась и сама разоблачила. Штаны ему только, гордому, оставила, а то бы обиделся. Камзол, жилетку, рубашку и сапоги с теплыми чулками ей снять не помешало ничто! Ох и пуговиц там было! Аж в глазах зарябило, особенно на жилеточке. Гранн сначала стоял, потом присел на лавку возле очага и никак не мешал, руки опустил, дышал-то едва-едва!
Все вещи Олёна выжала, на балке низкой развесила, растормошила Гранна, чтобы он дораздевался, подкинула в очаг поленьев, на плечах сида устроила простынку — сойдет за полотенце! Самолично взъерошила все перышки, перебрала, перетормошила до сухости. Как только сид собрался и совсем разоблачился, Олёна вручила ему плошку с едой, сегодня была каша с овощами, закинула ноги Гранна на подушку с ножками — чтобы ближе к огню вытянулись.
При всех условиях Гранн быстро достиг полного отдохновения, свесил голову на грудь, чуть плошку пустую не уронил, да Олёна подхватила. Увела до гнезда, уложила, чувствуя, что будто похудел еще Гранн всего за несколько дней — ребра отлично под простыней прощупывались! Укрыла его одеялом, вытянула мокрую простынку и аж залюбовалась лицом, на котором было написано настоящее, искреннее счастье!
Ужасно хотелось рядом прилечь, но от одной мысли, что Гранн совершенно не одет, лицо жарко горело румянцем. Олёна употребила время на уборку, залезла закрыла окошко, сквозь которое в дом залетали ледяные капли, перевесила мокрую одежду, переставила кастрюльки и плошки, поела сама, а то с утра слишком волновалась… И все одно взгляд сам возвращался и приковывался к спящему сиду. Легкий и тонкий, он накрутил на себя несколько одеял, закопался под шкуры, и было вовсе неясно, где искать Гранна, понятно лишь, что в гнезде.
Стоило Олёне об этом подумать, из глубины постели выкрутилась одна длинная ступня, сверкнула белой пяткой и замерла. Олёна фыркнула, не сдерживаясь — да, теперь яснее ясного, куда копать! Вместе с тем, жаркое смущение прошло, и Олёна прилегла на краешек постели, надеясь, что ничего уставшему сиду не передавила. Как по волшебству, рядом вздохнули, и на плечо ей улеглась граннова голова.
Волшебный кулик немного распутался, приник к олёниным ногам своими совершенно ледяными ступнями, обхватил за плечи все еще прохладными пальцами, выгнувшись навроде заряженного арбалета: прижаться к ней всем телом мешал плотный ком сбитых одеял и шкур. Она думала, что Гранну неудобно, однако он повздыхал только легче и снова засопел. Через время Олёна забылась сама, и проснулись они оба вечером, одновременно — за окошком громыхнул гром, да так сильно, что казалось прямо рядом!
Лазурные глаза Гранна отчетливо горели во тьме комнаты, и Олёна аж вздрогнула, когда поняла, что смотрит он на неё! Чтобы не оттолкнуть своенравного сида, тут же придвинулась, обнимая, прячась от напугавшего впечатления у Гранна на груди. Сид хмыкнул довольно, погладил по голове — и тяжесть от косы опять пропала.
— Ты молодец, Олё-онушка, большая молодец! Успела мне клетушку справить, пока самые дожди не начались, а то сколько бы я еще птицей продержался, не знаю. Пропитания сейчас на болоте уже мало, далеко не улетишь, ночами холодно и хищники.
— Ты же птица летучая! Ты улететь можешь! — Олёна страсть как встревожилась за своего кулика. — Ты же улетал, скажи, улетал? Тебя никто не подранил? А то вдруг я проглядела?!
Лазурные глаза светились совсем рядом и не пугали больше даже самую капельку.
— Птица-то, конечно, Олё-онушка, разумеется, птица! Да только летать — не ходить, это как плавать постоянно, без опоры, самому себе опору и создавая. Целыми днями тяжело даже сидам, — погладил голову опять, без всякой иной цели, только погладить чтобы. — А кулика еще разглядеть и догнать надо, будь уверена, я никому просто так не дался!
— Ох, птаха ты моя глазастая! — Олёна опять спрятала лицо у него на груди. — А почему от руки шарахался? Тоже условие какое? Магия?
Узкая грудь сида приподнялась в тяжелом вздохе.
— Да, Олё-онушка, магия. Когда любовь между людьми и сидами происходит, теми сидами, которые неблагие, то человеку сначала найти своего избранника надо, в измененном виде, узнать. Ты вот меня сразу же нашла в первый день, — хмыкнул, — а вот кабы руками схватила и клетка была еще не готова, тут меня бы в иное место куда перетащило. Пришлось бы тебе меня заново искать, чтобы расколдовать и в клетку усадить.
Олёна дернулась к сиду поближе, коса, чем-то прижатая, заставила зашипеть, Гранн тут же руками потянулся, выпутал из узла одеял, погладил — и опять все прошло. Олёна возмечтала, чтобы ее прикосновения хоть капельку на него подобным действием обладали!
— Ты за один раз управилась, молодец настоящая, еще и подкармливать меня умудрялась, хорошая моя, чудесная моя, Олё-онушка, — посмотрел ужасно радостно и грустно.
Страх опять плеснул, поднял голову, Олёна придержала голову в перьях, погладила по щекам, предвкушая ответ, зная его еще до вопроса.
— Теперь опять надо, да? Опять на испытание идти?
Гранн вздохнул еще потяжелее, как будто прощался, а потом без предупреждения взял и поцеловал! Олёна думала его одернуть: куда целоваться, он даже не одет! А если его в этаком виде и выкинет магия? Все благие намерения, правда, так намерениями и остались — слишком головокружительно было от счастья, от надежды, от желания продлить касание…
Снова налетел ветер, промелькнула темнота — и одеяло опять опустилось вниз пустым пузырем. Олёна поднялась, поправила косицу, прошла по домишке, бесцельно, не ожидая сюрпризов новых от вечера. Едва ступила ее нога в другую комнату, тут же темнее стало, хотя света и так не было. Проем позади пропал, Олёна не могла бы сказать, как это почувствовала, но сказать могла точно.
Мгновение прошло тягуче, Олёна все пыталась вздохнуть и никак у нее не выходило, а потом время как будто обратно поскакало веселой стрелкой, воздух поместился в груди, чернота засияла чуть жемчужно, а из стены слева вышел Гранн, он не смотрел вокруг, только перед собой, улыбался, и брови его при этом приподнимались ровно!
Олёна шарахнулась назад — это был точно не сид! За странным ровным Гранном вышел другой, на лицо ровно такой же, с горделивой осанкой, вышагивающий, будто он военачальник или хоть офицер какой завалящий, и это опять был не он. Третий смотрелся как сказочный принц, четвертый — как еще более сказочный король, пятый трубил в раковину и обещал жизнь возле морского берега, шестой щеголял длинными волосами и чем-то вроде тростниковой юбки, седьмой заворачивался в плащ восточного покроя и поправлял на голове тюрбан…
Вереница проходила мимо, каждый, поравнявшись с Олёной, заглядывал ей в глаза — и она понимала, куда может попасть с каждым новым женихом! От них не было сомнений, не чувствовалось лжи, можно было поверить и уйти в тот мир, который рисовался в мечтах — выбирай любой, под любые мечты! Отвергнутые женихи доходили до стены комнаты справа и исчезали, растворялись, а Олёна постепенно забывала, где она находится и кого тут в действительности ждет. Лица у всех были одинаковыми!