Месяц шепчется все с травою.
— им все можно, им все легко.
Мне не молвить слова с тобою —
мне до синих звезд далеко.
1925
116. «Болезненные жизненные шутки…»
Леле Мосоловой
Болезненные жизненные шутки,
и бледный день, как будто в ноябре,
и снятся голубые незабудки,
что мы с тобой сбирали на горе,
лучистая зеленая долина,
обрывы и извилины реки,
и облаков июльских паутина,
где горизонты сопок далеки,
и снишься ты, и сумрак тем темнее,
чем ярче сон о таинствах зари,
и нет на свете золота ценнее,
чем волосы волнистые твои.
1925
117. «Perhaps the moon is lonely, and perhaps…»
Perhaps the moon is lonely, and perhaps
she's tired of the cold and endless lapse
of centuries that pass before her gaze
into the silent and eternal haze.
of What Is Not. Perhaps her golden eyes
envy the rays of happiness that rise
in mingled floods of sentiment and mirth
above the distant surfaces of Earth.
And maybe it has been her cherished dream
to leave the throne of solitude supreme
and step into the realm of hum an bliss
and sunlight, which her lot has been to miss.
1927
118. «Он почил на лоне Авраама…»[86]
W.F.
Он почил на лоне Авраама,
я его бессмертью уступила.
Перед ним другая панорама,
лучшая, окно свое открыла.
Но вступил ли в новый день он смело,
не остановился, не запнулся
и на то, что с жизнью отлетело,
у порога в рай не обернулся. —
или с болью взглядом он окинул
херувимов белых, вспоминая
все, что на земле для них покинул,
что его любило?
Я не знаю.
1927
119. I Ever Will Remain Alone. Alexander Blok[87]
I ever will remain alone,
afraid of slander and of praise.
Before Thee only will atone
for being silent all my days.
For those who speak not are my kind,
and those I love, who only hear:
through words, and leaving noise behind,
the shining Spirit does appear.
Thus to the feast of Silence going,
my quiet features none will see.
But in me — is the secret knowing
of love without end — for Thee.
1929
120. «Отошедший день не разгадан…»
Отошедший день не разгадан.
Утомленный город утих.
Синий сумрак выплыл, как ладан,
из резных кадильниц своих.
Ночь страшнее, ночь суеверней…
Чтобы Бог дневное простил,
тихо город встал за вечерней,
свои бледные руки скрестил,
и молились грустные тени,
опустившись на мостовой,
у гранитных Божьих ступеней
с непокрытою головой.
1927
121. «Зачем ты, ангел, глядишь так строго…»
Зачем ты, ангел, глядишь так строго,
зачем к земле головой поник?
Скажи мне, ангел, ты видел Бога,
смотрел на светлый Господень лик?
Ты белый, ангел, ты слишком белый,
— меня не тронешь своей рукой,
ведь я молиться тебе хотела,
но я не знала, что ты такой!
1927
122. «Руки эвкалиптов с небом слились…»
Руки эвкалиптов с небом слились,
протянулись к небу и молчат,
и над ними звезды сговорились
не сменять померкнувший закат.
Оглянись: от запада до юга
звук не дрогнет, искра не мелькнет.
Не распутать замкнутого круга,
не расколдовать бездонный гнет.
1925
123. «Не думай о насущном хлебе…»
Не думай о насущном хлебе
и об уюте не молись.
Смотри, вон белой стаей в небе
куда-то птицы унеслись!
Иди туда, иди за ними,
за солнцем вспыхнувшим следи,
земными просьбами своими
высот спокойных не буди.