из-за камня робко выйдет уж,
громко птицы запоют спросонок,
к омуту, забыв жару и сушь,
побежит купаться медвежонок.
Только нужно верить, нужно ж дать —
засуха не может быть навеки —
ведь должна же вера в благодать
сохраниться как-то в человеке!
Есть лестницы — по ним взойдешь нескоро,
— как в колокольне бернского собора,
которую я видела воочью, —
такие лестницы мне снятся ночью.
Поднимешь взгляд — и все в глазах мутится:
там, где-то, небо в облаках клубится,
и верх ступеней спрятан облаками —
ты лезешь вверх и держишься руками,
но надо лезть.
Как будто ты была на дне колодца
и вот, должна за жизнь свою бороться.
Все дальше дно — но все конца не видно,
и делается гибель очевидна —
так круто поднимаются ступени,
сорваться так легко — и нет спасенья,
не вырваться из этого кошмара
и не понять, за что такая кара,
как чья-то месть…
Но вдруг — твоя рука коснулась края,
блеснуло солнце, весело играя,
и лестница кромешная исчезла,
как будто бы по мановенью жезла!
Когда чуть-чуть ты не лишилась веры,
кошмар пропал, попрятались химеры,
и плачешь ты, поняв в оцепененьи.
что есть цветы, трава и птичье пенье —
и солнце есть!
С океана
надвигался туман, заволакивал небо, белесый,
лишь по дальнему краю блестел горизонта карниз.
Серебрились у взморья песчаные узкие косы,
и навстречу прибою насупленный горбился мыс.
Пеликаны,
поднимая крыло, точно острые топсели шхуны,
пролетали в кильватер, четыре, беззвучно, легко,
и почти задевая курчавые гребни бурунов,
как кочующий парус, скрывались за мыс, далеко.
А у камня,
на песке, где волна вырезает узоры по краю,
где богатства глубин оставляет небрежно вода,
розовея во мгле и бессильно лучи простирая,
потерявшая блеск, умирала морская звезда.
Если ты уедешь на луну,
что же, я тебя не упрекну:
дальние прекрасны берега,
и земля не так уж дорога.
Голубые камни на луне —
ты таких не знаешь и во сне,
и серебряный, холодный свет —
на земле такого света нет;
и, быть может, даже там живут
девушки, невиданные тут,
у которых души, как хрусталь,
чьи глаза не трогает печаль…
Но едва ли там цветет сирень
в тихий, ласковый весенний день,
и едва ли пахнут так поля,
как твоя — привычная — земля.
и в лесу, уж если есть такой
где-нибудь над высохшей рекой,
ты найдешь ли тропку на луне,
чтобы привела тебя ко мне?
В сумерки ветер с моря вставал.
Шквал набежал,
трепал и рвал
деревья, как перья.
Ощерясь, звери
забились в норы,
в окнах людских спустились шторы,
смолкли случайные разговоры,
двери
закрылись на все запоры…
Чья-то рука,
бела, бледна
свечку зажгла
в темноте угла,
чтоб сберегла от всякого зла,
чтоб не вошла
в душу тоска,
чтобы ночь была
не так страшна.
Колокола звонили долгим звоном,
тяжелым гулом заполняли небо,
по улицам текли и доплывали
до всех глухих, пустынных переулков;
тревожили и звали и будили,
и сонные кругом вставали люди,
и чья-то совесть, трудно пробуждаясь,
о чем-то вспоминая, тосковала.
И люди шли, встречались, говорили
на каменных ступенях, перетертых
столетьями идущего народа,
на этот гул зовущий собираясь
от мраморных дворцов и от подвалов,
по улицам текли и доплывали
до всех глухих, пустынных переулков;
тревожили и звали и будили,
и сонные кругом вставали люди,
и чья-то совесть, трудно пробуждаясь,
о чем-то вспоминая, тосковала.
И люди шли, встречались, говорили
на каменных ступенях, перетертых
столетьями идущего народа,
на этот гул зовущий собираясь
от мраморных дворцов и от подвалов.
вернуться
The poem was first published in the journal Vozrozhdwnie (Paris), no. 118, 1961, p. 62, without title or dedication. The third line in the second stanza read: "пролетали в кильватер, четыре, бесшумно, легко," and the fifth line of the same stanza "как кочующий парус, исчезли за мыс, далеко." It appeared in the anthology of Russian emigre poetry Sodruzhestvo, Washington, 1966, p. 115, also without title or dedication, where the fifth line of the second stanza read "как кочующий парус, умчались на мыс далеко." Крузенштерн: Iustina Vladimirovna Kruzenshtern-Peterets (1903–1983), emigre journalist and poet, who lived in Harbin, Shanghai, and the USA, a friend of Mary Vezey.
вернуться
It was first published in the journal Vozrozhdenie, Paris, no. 118, 1961, p. 62, without title or dedication. The second line of the second stanza read: "ты таких не видел и во сне," and the last line of the poem "что тебя бы привела ко мне?" М. Маринич: М.P. Marinich, who lived in Canada, a friend of Mary Vezey.