— Небось жарко с непривычки?
Действительно, было жарко и от палящего солнца и от непривычной обстановки, но я ответил сдержанно:
— Ничего, жить можно.
Майор оценивающе оглядел меня, и как будто опять в глазах его просквозил холодок, от которого я поежился.
— Спасибо, матрос, за выручку, — сказал он серьезно, — от меня и от всего батальона спасибо. — Вы настоящий товарищ… Едемте со мной, на командном пункте вам сподручней будет. На корабль еще не скоро попадете.
Мне не хотелось уходить из отделения Джураева, но возразить не осмелился.
— Товарищ майор, насовсем забирать Миша от нас не надо, — вмешался Джураев. — Моя отделения он теперь прописан.
— Спасибо, Садык, вернусь к тебе обязательно, — пообещал я, влезая в бронетранспортер.
Уезжая, Ойт еще раз поблагодарил гранатометчиков за добросовестную службу, а потом, наверное, для порядка строго сказал:
— Зорче смотрите! Деревья без надобности не калечьте!
На командном пункте мне действительно показалось уютней. Не надо было подниматься и бежать в атаку, падать в колючую траву, шарахаться от мчащегося на тебя танка… К тому же сержант Федотов обрадовался моему появлению, и я прикрепился к нему напрочно. Одним словом, стал штабистом. Я бы не сказал, что такое положение меня радовало, но, в конце концов, устраивало.
С Джураевым мы снова встретились под вечер. Он прибежал на командный пункт, буквально свалился в траншею и, не переведя дух, выпалил:
— Где командир?!
— Что случилось, Джураев? — спокойно отозвался майор.
Садык заговорил сбивчиво:
— Окоп копал… Грунт твердый, камень много. Лопата в землю — огонь в стороны… Думал, камень, гляжу — это. — Джураев протянул комбату ржавую каску. — Еще копал и орден находил. Вот…
Мы сгрудились вокруг майора. Он молча рассматривал каску и потускневший орден Славы. Все молчали. В глазах майора опять стояла холодная синева, но где-то в самой глубине ее мне почудились грусть и тревога.
— На этом месте проходили кровопролитные бои, — заговорил он тихо. — Где-то здесь и мой отец сражался…
Последнюю фразу Ойт произнес почти неслышно. Потом передал орден Джураеву:
— Поберегите. Домой вернемся — в музей сдадим. А по номеру ордена узнаем, кому он принадлежал.
Джураев завернул находку в платок, спрятал в нагрудный карман, неторопливо надел каску и пошел по косогору к своим гранатометчикам. Мы молча разошлись по местам…
С той минуты у меня не выходил из головы неизвестный солдат в каске, что сидел в окопе и на которого шли танки… Нет, не свои, как у нас сейчас на учении, а фашистские…
Мысль моя то и дело переносилась в ту обстановку, в которой оказался тот, может быть, такой же юный, как мы, но сожженный войной солдат. Может, он тоже любил песню жаворонка в бездонно-синем небе, писал ласковые письма голубоглазой девушке и обещал ей вернуться с победой. На перекуре между атаками любовался нежными цветами и думал о самом заветном. Он очень хотел, чтобы это заветное сбылось. А на него пошли фашистские танки…
Жутко все-таки, когда представишь, как все это было…
— Ты не спишь, Миша? — На ящики ко мне подсел Федотов.
— Не до сна почему-то, — ответил я ему.
— Тсс! — прижал он палец к губам. — Комбат заснул. Связались наконец с этим «Ястребом»…
Мы уселись рядышком, плечо к плечу, и молчали. Темнота заметно редела, становилась проницаемой, мягкой. Деревья по сторонам уже не расплывались в черные пятна, их контуры вырисовывались четко. Но в небе еще сочными гроздьями висели звезды. И тишина. Такая тишина, что казалось, будто звезды чуть слышно звенят.
— Сколько, по-твоему, лет вот этой березе? — шепотом спросил Федотов.
— Лет тридцать, а что?
— Говоришь, тридцать? — Федотов уселся поудобнее. — Ты знаешь, отец мне рассказывал, как однажды его ранило в бою. Фашистов погнали дальше, а он без сознания остался лежать на полянке. Когда пришел в себя, почувствовал: пить смертельно хочется. Только бы один глоток воды — и жизнь возвратится к нему! Представляешь, один глоток, а фляжка пустая. И тут он увидел рядом березку. Ранило ее снарядом. Видит — сок течет по коре. Весной дело было. Кое-как дополз, припал к ране… Потом его подобрали. Выжил он. Говорит, это березка спасла его.
— Может, и тот солдат, чей орден нашел Садык, тоже не погиб? — произнес я.
— Кто его знает! — отозвался Федотов. — Комбат же сказал, что наведет справки. А уж он, если сказал, сделает. Твой-то отец воевал?
— До Берлина дошел — и ни одной царапины. Повезло…