– Виталий Иванович, тут знания ни к чему! – сказала Анжела. – Вот как это делается!
Она легко тронула клавишу «пробел», и переливающиеся буквы мгновенно исчезли, а по экрану снова в замедленном полете поплыли бессмысленные в своей сложности фигуры из цветных электронных линий. В наушниках стала слышна музыка.
Мы с Буром переглянулись.
– А Интернет? – спросил я. – Можешь включить?
– Можно было бы и Интернет, только серверы не работают, а как их запускают, я не знаю, мы это не проходили. А зачем вам?
– Хорошо, – вдруг сузив глаза, сказал Бур и достал из кармана мобильник. – Можешь с него позвонить?
Кажется, Анжела начала понимать, что «дядя Витася» задает не совсем бескорыстные вопросы. Она вопросительно посмотрела на меня. Я кивнул.
– Ладно. – Она взяла его телефон, поглядела на потухший экран и недолго думая просто нажала «трубку».
В ту же секунду все девяносто восемь килограммов моего тренированного тела вздрогнули, как от удара током. В тесном кармане моих джинсов завибрировал и спустя мгновение, оглушительно, как мне показалось, зазвонил забытый мобильник. Я вытащил его и посмотрел на дисплей. Определялся номер Бура.
– Алё! – сказал я, снимая трубку.
– Алё, – послышался смеющийся голос Анжелы.
Он звучал одновременно из трубки и в двух шагах от меня.
– А ну‑ка! – Бур выхватил мобильник у девочки.
Телефоны тут же мертво замолчали, исчезли антенны и погасли экранчики.
– Черт побери! – сказал Бур, глядя на дисплей своего коммуникатора.
– Хотите, вам позвоню, Виталий Иванович? – Анжела порылась под тетрадками на столе, достала свою красную перламутровую «Нокию», и в руке Бура раздался «Полет валькирий» Вагнера.
– Откуда ты знаешь мой номер? – спросил Бур.
По его обычно неподвижному лицу пробежала рябь сменяющих друг друга чувств. Я подумал, что он увидел больше, чем ожидал.
– А зачем мне его знать? Я и без номера могу позвонить, – сказала Анжела, задирая голову, чтобы посмотреть в лицо двухметрового громилы. – Вы так не переживайте. Все будет хорошо. Поглядите в окошко. Видите? Все хорошо. Любой вам скажет!
Небольшая толпа за окном начинала рассасываться. Люди и в самом деле, казалось, договорились о чем‑то хорошем и, пожимая друг другу руки, расходились с безмятежными и уверенными лицами чемпионов, удачно вышедших на пик формы.
– Тихие? – вопросительно кивнул я в сторону окна. – Уже?
– Ну, в основном, да. Хотя не все. Я пока не пойму, как это работает.
– Кретины, – прошипел Бур.
– Зачем вы так? – строго спросила Анжела.
– Извини, – пошел на попятную Бур. – Понимаешь, это так все неожиданно. Понять, что происходит, любому тяжело. А я человек грубый, военный… Не сдержался. Конечно, это меня не оправдывает, но дело в том, что я просто очень и очень расстроен. Можешь представить, сколько у меня сейчас дел! А машина заглохла. Как думаешь, машину сможешь завести?
– Вы обманываете меня, – ответила Анжела строго. – Вовсе вы не из‑за машины. И заводить вам я ничего не буду.
– А смогла бы? – настаивал Бур.
Она снова посмотрела на меня. Я снова кивнул, хотя и не так уверенно, как в первый раз.
– Если вас это так сильно интересует, – сказала Анжела, – то я полчаса назад каталась на скутере Кирилла. Это мой сосед. Он у него заглох, а я завела и поехала. Но потом выскочила мама, загнала меня в дом и заперла.
И тут Бур пошел ва‑банк. Медленно и осторожно, двумя пальцами, он вытащил из‑под пиджака пистолет. Это был ПБ, бесшумная версия «макарова».
– А ну! Выстрелить сможешь? – Бур протянул пистолет Анжеле.
Не рассуждая даже малейшей доли секунды, я выхватил свой Зиг‑Зауэр и максимально точно и коротко ударил им Витасю в висок.
Чагин
– Виталий, извини, конечно, но что это значит? – спросил Чагин. – Что значит, что ты видел живого Бога?
То, что произошло на Земле пять лет назад, по‑прежнему не имело никаких вразумительных объяснений. Никто, как говорится, не взял на себя ответственность. Причина и источник Переворота были так же неизвестны и недоступны пониманию, как и в первые дни. И каждый раз, когда Чагин имел неосторожность задуматься об этом, внутри возникало похожее жутковатое чувство.
Как будто бы совсем рядом, за тоненькой, колеблемой сквозняком, занавесочкой присутствовал Наблюдатель, имени которого не знал никто. Зато Он видел всех и знал обо всех всё. Чагину и хотелось заглянуть за занавесочку, и было страшно даже подумать об этом.
Неужели же полковнику удалось это сделать?
– Надеюсь, это шутка? – Чагин почувствовал, как ослабели колени. – Это пропагандистский трюк?
– Я тебе расскажу, но попозже, – с видом спокойного превосходства ответил Виталий. – Это закрытая информация.
– Но не для этих людей? – Чагин кивнул назад, в сторону часовни, которую они минуту назад проехали.
– И для них тоже. Они знают только то, что им позволено узнать.
– «Попозже», это когда? – не сдавался Никита.
– «Попозже» – это когда придет время, – сказал Виталий.
– Ваше правительство хочет, чтобы я помог остановить распад, и скрывает от меня информацию, без которой я, возможно, вообще вас не пойму?
– Повторяю. Когда придет время, – отрезал Виталий, и Никита в очередной раз удивился, как это полковнику в ярости удается удерживать лицо абсолютно неподвижным и только сужать зрачки.
И еще Чагин подумал, стоило ли приоткрывать человеку завесу над заветной непроницаемой тайной, если после этого он с удовольствием мочится в лифте?
Или дело обстоит еще хуже и страшнее, и Тот, кто скрывается за занавесочкой, кто так близко подошел к нам за последние пять лет, совсем не таков, как мы себе его воображаем?
…Но вскоре то, что происходило за окнами автомобиля, отвлекло Чагина от этих бесплодных размышлений. Улицы Сектора полностью завладели его вниманием.
Прежде всего Чагина поразили небывалый шум, странный холод и удивительно бедная растительность.
Как только через два‑три переулка въехали на широкую улицу, которую Чагин вроде помнил по старой Москве, а вроде и нет, во всяком случае не мог вспомнить ее названия, шум стал настолько сильным, что приходилось повышать голос, чтобы расслышать друг друга. Скрипели велосипеды, лязгали повозки, кричали рикши и носильщики седанов и паланкинов, гудели как пчелы многочисленные прохожие, и поверх этого всего отовсюду неслась музыка, песни, какие‑то завывания и оглушительная трансляция рекламных воззваний.
Деревьев на улицах почти не было, а те, что были, сильно отличались от посадок в Тихом мире. Почти не было видно вечнозеленых. Плодовые отсутствовали как вид. И почему‑то на ветках только‑только начинали набухать почки и формироваться первые листики, в то время как у Чагина во дворе уже отцветали абрикосы. Никите показалось, что здесь, в Секторе, было значительно холоднее. Этого не могло быть, учитывая, что Сектор находился всего в тридцати километрах от дома Никиты, да к тому же южнее, но это, по‑видимому, было так.
Однако были вещи гораздо удивительнее деревьев, и журналист внутри Никиты очень быстро взял верх над садовником.
Через пару минут полковник остановил машину у шеренги красно‑синих телефонных будок, предупредил Чагина, чтобы тот не выходил из машины, после чего на всякий случай закрыл ключом обе передних двери и отправился кому‑то звонить. Когда он, пригнувшись, втискивался в крайнюю из будок, вся линия красно‑синих ящиков, соединенных продольными металлическими полосами, вздрогнула.