И почему я отказался завести почтовых голубей? Смешно.
Что же делать? Просто издохнуть в этом подвале? Или все‑таки выйти и встретить смерть на улице?
Не могу позволить себе ни то, ни другое. Я должен быть рядом с Анжелой. По меньшей мере, до тех пор, пока не передам ее в надежные руки.
Почему я никому не рассказал правды о ней? Ни Хабарову, ни даже Лене.
Даже в Секторе знают о ней больше, чем у нас.
Немного осведомлены мои ребята, выполняющие время от времени здесь работу. Но они считают рассказы дерганых о девочке с мобильником мифом, а смс‑ки, приходящие на храмовые аппараты, дешевым трюком епископа Изюмова. И они не распространяются. Не болтливые.
Нельзя умирать.
Нельзя поддаваться искушению выйти.
Ждать.
Терпеть.
Как быстро она выросла. Семнадцать лет. Взрослая. Сознающая свою силу. Почти женщина.
Кажется совсем, совсем недавно я притащил ей щенка лабрадора. Как долго она сидела на корточках рядом с ним! Пристально смотрела на него. Гладила. Протягивала руку, и щенок тыкался в ее ладонь своим носиком. Я все ждал, когда она не выдержит и схватит щенка и прижмет к себе (будь мне двенадцать, я бы сделал именно так), но она не делала этого. Постепенно комната наполнялась каким‑то физически ощутимым теплом, мне показалось даже, что в комнате стало значительно светлее. Вскоре это тепло и этот свет сгустились настолько, что стали почти невыносимыми, и я вышел. Девочка и собака проводили меня одинаковыми взглядами.
Только сейчас мне становится ясно, что всю жизнь, стоило мне встретиться с чем‑то очень красивым, с каким‑нибудь большим счастьем, как я сразу готовился за него умереть. Ну не странно ли?
Хуже всего то, что мне абсолютно не страшно. Зато очень больно.
Интересно, почему человек некоторых кошмарных снов боится больше, чем смерти и физических мучений?
Чагин
Первым решением было больше никогда не обращаться за помощью к Лебедеву. «Священник он и в Африке священник, – думал Чагин в тумане ярости. – Слова, слова, слова… А как дошли до дела – извини, Никита, не могу. Что ж, понятно… Решил свить себе семейное гнездышко. Завести тихую жену. Белый инжир, чай с медом!.. Немедленно звонить Рыковой. Пусть ответит, что это за дети‑Омега!»
Но в следующую секунду Чагин решил, что звонить Елене Сергеевне будет неправильно. Хотя бы потому, что таким образом он выдаст Теоретика, а этот человек‑протуберанец, этот измученный дерганый, этот полусумасшедший карл маркс, и так уже, кажется, еле цепляется за жизнь.
«Узнать у самого Теоретика!»
Но что‑то подсказывало Никите, что Лева больше не скажет ничего, – не зря он съел лист бумаги. Хотел показать, что поставил точку. Молчок.
Тогда – Наташа! Пусть ответит. Нужно вернуться в Трубу и поговорить с ней!
Нет, в здании она ничего не скажет. Тогда – звонить! Пусть выйдет сюда и, глядя мне в глаза, объяснит, в конце концов, что здесь происходит, что от меня скрывают.
Как тяжело и неприятно с ними со всеми иметь дело. Все недоговаривают, все боятся друг друга, на людях говорят одно, а наедине другое. Да, плевать на них. Звонить! Звонить немедленно. Пусть выйдет и ответит на вопросы!
В это время из подъезда с шумом выскочила стайка пацанов и унеслась куда‑то за поворот. Через несколько секунд появилась вторая, с фанерными автоматами в руках. Предводитель этой второй группы мальчишек, с зелеными волосами, серьгами в ушах и с ширинкой, расстегнутой по‑взрослому, поднес руку‑лодочку к левому уху и закричал: «Кретины отступают. Дерганые, за мной!» Убежали и эти пацаны. И только сейчас Чагин заметил, что стоит лицом к телефонной будке и смотрит на свое отражение, не видя его. В мутном стекле, разделенном на три части горизонтальными металлическими полосками с облупленной синей краской, проступил высокий поджарый мужчина в короткой куртке из рыжей кожи, клетчатой фланелевой рубахе и старинных пост‑индустриальных джинсах.
Почти ковбой. Клинт Иствуд. И растекся как дерьмо.
Чагину стало стыдно. Он вспомнил, как дети у него во дворе кричали полковнику, хлопнувшему входной дверью: «Дерганый! Дерганый!»
Он отбросил челку, с приятным звуком застегнул стальную молнию куртки и решил ждать Наташу, как и договаривались, у казино «Инвалид», через час, а до встречи с ней не предпринимать ничего.
Толстого человечка больше видно не было. Могло и показаться, подумал Никита. Нервы‑то на пределе.
Давно он не чувствовал себя так плохо, тревожно, несобранно. Может быть, в Секторе и воздух какой‑то отравленный? А что? Все может быть.
Казино «Инвалид» находилось недалеко от Белого дома, и Наташа пришла пешком.
Чагин к этому времени в основном взял себя в руки, а увидев в толпе светлое каре Наташи, почувствовал, как к нему окончательно возвращается спокойная уверенность в себе. «Удивительно, – подумал он, – как некоторые женщины умеют внушать уверенность в своих силах». В толпе балахонистых женщин, мужчин с пластмассовыми серьгами в ушах и сумасшедших, говорящих по воображаемым мобильникам, Наташа показалась ему давным‑давно знакомой, почти родной. Она вполне могла быть его однокурсницей, соседкой по подъезду в их доме в Лианозово, одной из девочек четырнадцатого отряда лагеря Артек, в то лето, когда он впервые влюбился, ну, или посчитал что влюбился.
Конечно, она высказывает абсурдные предположения и дикие мысли. Но кто из дерганых не высказывает их?
Чагин чувствовал, что с тех пор, как оказался в Секторе, никому не мог доверять так, как этой красивой молодой женщине, просто и по‑человечески одетой, без лишней косметики, с уверенной спортивной походкой. Ему нравилось, что свои абсурдные воззрения она излагает прямо, без обиняков, не пытается льстить и заискивать. Она умеет слушать, не задает лишних вопросов и сохраняет достоинство в присутствии начальства. В конце концов, именно Наташа помогла ему с пропуском, и он смог позвонить Лебедеву. При воспоминании об этом звонке снова со дна души начал вздыматься мутный и горький осадок, но Чагин отбросил мысли о Лебедеве.
Наташа подошла и внимательно, без особого кокетства, посмотрела на него туманно‑голубыми глазами.
– Ну что, где побывали? – спросила она. – Что нового для себя открыли?
– Да так, – сказал Чагин. – Прошелся без всякой цели, просто пытался вникнуть, почувствовать жизнь ваших улиц. Когда я был журналистом, часто делал так, выезжая в незнакомые места.
– Ну, вот вам инструмент познания! – сказала Наташа, протягивая ему фотоаппарат «Зенит» в потертом кожаном футляре. – Пользоваться умеете?
Чагин чуть было не спросил: «А это еще зачем?», но, к счастью, успел вспомнить, что он сам попросил Наташу захватить фотоаппарат.
– Конечно.
– А зачем он вам?
– Знаете… Не думаю, что я выдержу длительную экскурсию по местным достопримечательностям. Лучше заснять самое интересное, а потом внимательно рассмотреть в спокойной домашней обстановке.
Чагин, конечно, доверял Наташе, но и не был законченным глупцом.
– У меня в доме есть увеличитель, ванночки и все такое? – спросил он.
– Конечно, в цокольном этаже у вас оборудована прекрасная фотолаборатория.
– Отлично.
– Тогда в чип‑шоп? – сказала Наташа приподнятым тоном.