Он поднес штопор к моему лицу и провел острием от виска до подбородка, неглубоко расцарапывая кожу. Я начал задыхаться.
– Пожалуйста, – сказал я. – Перестань. Я прошу тебя. Пойми, вы ошиблись. Я здесь случайно.
– Случайно? А это что?
Толстяк сунул мне в глаза фотографию, на которой Чагин обнимал за плечи Анфису в ярком платье.
– Фотография, – торопливо проговорил я. – Это фотография.
– Я понимаю, что фотография. Или ты меня за идиота держишь? Чья фотография?
– Ну, девушки одной.
– Какой девушки? Давай подробнее и поживее. Мне что, выковыривать из тебя? Ты кто такой, бл…, чтобы я тут перед тобой на цыпочках ходил? А? Кто ты такой?
– Я Ваня, рюкзачник. Мы ведь уже встречались…
– Я не в том смысле. Ты что, не врубаешься? Точно, вы еще хуже тихих кретинов. Недоделки. Полукровки.
С этими словами он довольно крепко стукнул меня по темени ручкой моего складного ножа. В глазах потемнело.
– Еще раз спрашиваю. Зачем вы с ней сюда приехали? Что вам надо? Кто вас прислал?
«Мы? Приехали? Нас кто‑то прислал? Во что ввязалась эта чертова Анфиса?» – пронеслось у меня в голове. Но на этот раз я не стал озвучивать свое удивление. Я решил рассказывать все быстро (как от меня и требовалось) и, по возможности, как оно было на самом деле. Правда, у меня хватило мужества не упомянуть Надю.
– Эта девушка, она подруга моих знакомых. Я ее ни разу не видел живьем… Подожди, не бей!.. Сейчас поймешь. Вчера меня попросили найти ее. Она не пришла на работу и все такое. А я же рюкзачник. Кто еще умеет искать людей, если не я…
– Ладно, – остановил меня толстяк. – Я все понял. Ты и на самом деле считаешь себя умнее меня. Хорошо. Сейчас я тебе докажу, что ты не прав.
Он поднял штопор и стал водить острым концом у меня перед глазами.
– Вчера ты заявился к Инстаграмам и стал выяснять, куда они подевались. Сегодня вы с этой сучкой стали следить за нами уже здесь. Что вы знаете? Кто вами руководит? А чтоб тебе был понятнее смысл моих вопросов…
Он шагнул к кровати, взял с нее подушку и положил мне на колени.
– Знаешь, для чего это? Это чтобы твой крик заглушать, когда я выколю тебе глаз и ты начнешь визжать как свинья. Так вот, – он поднес острие штопора к моему глазу, – последний раз спрашиваю. Кто вас сюда послал? Какие у них планы?
Это был ужас собственной персоной. Никогда в жизни мне еще не было так страшно. Мне было страшно говорить и страшно молчать. Мне было страшно кричать, и мне было страшно не кричать. Мне было страшно пошевелиться, и мне было страшно оставаться неподвижным. Мне было страшно, что я живой. Лучше бы я был мертв.
– Не… Не… – выдавил я из себя. Из глаз моих полились слезы. Еще немного, и я бы…
Но вдруг распахнулась входная дверь, и на пороге появилась женщина в юбке и в куртке с капюшоном, накинутым на голову.
– Эй ты! У меня спроси! – сказала женщина громко и сбросила капюшон.
Слезы застилали мне глаза, в номере было скорее темно, чем светло (горел один только ночник над диваном, на котором валялся Чебурашка), сидел я вполоборота и не особо мог вертеть головой, однако все мои чувства, включая шестое… Да что там чувства, весь мой организм, вобравший в себя память миллиардов лет эволюции, каждая клеточка, каждая хромосома и каждая митохондрия, и что там еще есть внутри содрогнулись от абсолютно безошибочного узнавания – это была Анфиса!
9
На самом деле Анфиса сказала не «Эй ты!». Она сказала что‑то вроде «Эй ты, сбой в программе!». В общем, сказанное Анфисой совпадало по смыслу с классическим выражением «жертва аборта», а по форме – полностью соответствовало тому особенному сленгу, на котором, тоскуя о цифровых технологиях, говорило население Сектора.
И толстяку не понравилось то, что его назвали «сбоем в программе». Причем настолько, что он даже не удивился (и не обрадовался) появлению Анфисы, как этого можно было ожидать. Его глаза налились кровью, он шумно втянул в себя воздух ноздрями и вдруг почему‑то рыгнул. Складывалось ощущение, что он уже разрезал девчонку на кусочки и съел ее. На самом деле это, конечно, было не так. Это только предстояло сделать. И громадный садист двинулся на Анфису, отводя в сторону левую лапищу, из которой торчал тоненький блестящий винтик штопора.
Да простит меня Господь (в данном случае я не боюсь этого слова, потому что использую его точно по назначению), я должен был крикнуть «Беги!», но я не сделал этого. Растерялся я, или был еще слишком слаб, или, что вероятнее всего, просто боялся остаться один и понимал, что ярость толстяка может обрушиться на кого‑то другого, и кто его знает, может быть, я буду таким образом избавлен от мучений. За счет ближнего моего.
Много плохого сделал я в своей жизни. Но этот момент своей слабости буду помнить всегда. Несмотря на то что кончилось все не совсем так, как мы с толстяком и Чебурашкой рассчитывали.
Как только толстяк приблизился к Анфисе на расстояние двух шагов, девушка быстро вскинула руку и выпустила в жирное лицо садиста полбаллончика нервно‑паралитического газа. «Где она его достала?» – мелькнуло у меня в голове среди всех прочих обрушившихся на мой мозг мыслей. Я хорошо знал, что газовых баллончиков больше никто не выпускает, старые давно испортились или израсходованы, и такая штука, которую сжимала в руке Анфиса, стоила целое состояние. Это была действительно серьезная вещь. Не дамский вариант. Что‑то из милицейских или даже военных запасов.
Толстяк коротко взвыл, потом страшно захрипел, вцепился обеими руками в свое лицо и рухнул на колени. Докатилось и до нас с лопоухим. Чебурашка был немного ближе к зоне распыления и, как следствие, выгнулся на своем диване так, словно его шарахнуло током в тысячу ампер. И даже перестал пускать кровавые пузыри.
У меня резануло глаза, и я закашлялся.
Анфиса подождала несколько секунд, пока распыленный газ уляжется, потом шагнула в комнату, взяла один из стульев и подняла его над головой. Это были вполне благоразумные действия, потому что жирный гигант, как это было ни невероятно, все так же держась руками за лицо, начинал привставать на одно колено. Между прочим, стулья в Тихом мире, как правило, очень тяжелые, они делаются из натурального дерева и на века, так что Анфису немного занесло, и я даже испугался, что она сейчас опрокинется от тяжести стула назад. Но девчонка справилась, удержала равновесие, выпрямилась и с размаху опустила стул на голову толстяка. Звук удара был страшен.
10
– И что теперь с ними делать? – спросил я Анфису, когда она развязала меня и я, покачиваясь, встал на ноги.
Прежде чем освободить меня, Анфиса крепко связала Чебурашку и толстого. Лопоухий сидел на диване и смотрел вокруг круглыми от ужаса глазами. Лицо у него было перекошено на одну сторону, левая челюсть и опухшая левая щека постепенно приобретали синюшный оттенок. Челюсть, вероятно, была сломана.
Опухла и моя правая рука. Я вспомнил, как в детстве тренер по боксу учил нас: «Берегите руки. Помните, что кости человеческого черепа гораздо прочнее, чем кости ваших пальцев».
Толстяка Анфиса усадила рядом с диваном на пол. Он был настолько больше Чебурашки, что, сидя на полу, казался почти одного роста со своим дружком, сидевшим на диване. Руки и у лопоухого, и у толстого были связаны за спиной, но толстяку Анфиса скрутила еще и щиколотки, так что он сидел в очень неудобной позе, опустив голову, упершись связанными руками в стену и вытянув ноги перед собой. И без того громадный живот теперь выпирал вперед просто неестественной горой. Час‑другой такого сидения, и любой взвоет, никаких пыток не надо.