— Потерпи до весны, Демарев. Демобилизуется мой дед — к себе возьму.
Снять старый винт не хитро: контрагайки, гайки пооткручивали все гамом, спихнули с вала. Сели на него, перекуривают, подъемник ждут, новый винт ставить. Дед папиросу за папиросой жжет, греется. Ему эти винты за войну осточертели. Герка поеживается, пробирает морозец. Да и своя работа есть.
— Мабуть, сами поставимо?
Дед окурок под валенок, воротник мехового комбинезона торчком, руки в рукава, нахохлился, как зяблик.
— Сиди, салага.
— А хотышь, отче, я одын цю вертушку встремлю? За спор? Га?
На спор, так на спор. Рука об руку — хлоп, пальцы в узел, Вовка по узлу ребром ладони, стремянку под мотор — ну-ка. От соседних самолетов к спорщикам любители острых ощущений потянулись. Не велика уж она и весом эта вертушка, каких-нибудь сто, сто двадцать килограммишков, но держать ее беда неловко: ни за середку, ни за края. Лопастей три, рук только две, а спаси и помилуй, если краску поцарапаешь или, того хуже, погнешь.
Поднял Герка винт до плеч, нагнул голову, усадил, как малого ребенка, на шею, придерживает за ноги, полез. Стремянка ходуном ходит. Болельщики держат ее, чтобы не вибрировала. Поднялся Волох на площадку, снял ношу с плеч, целится в дырку. Тык — и на месте пропеллер.
— Видчепляйтэсь.
Смахнул Герка пот с кончика носа, руки в бока, стоит, как монумент на пьедестале. Загалдели, зашевелились.
— Эй, Два-с-гаком! Я скоро мотор менять буду, так кран не заказывать?
— Герман, я не тебя это на картинке видел? Абсолютно голый и небо держишь.
— Зовсим голый, — уточнил Герман, — или якая одэжка е?
— Почти что. Вот тут вот только кленовый листочек приклеен.
— Ни, це не я, це Атлант.
Завидовал Сережка ребятам. Паршивая это штука — зависть. От нее все несчастья: убийства, грабежи, поджоги, мировые войны. Пытаются люди как-то оправдать себя, какую-то добрую зависть придумали. Нет добрых завистей. Как бы там ни хорохорился, ни бодрился, а угнетает она: чем я хуже, почему не я, почему не мне, а везет дуракам.
Вовке Шрамму везло. Вскоре звание сержанта присвоили и перевели в механики. Изучил-таки он эту электротехнику, а рассказывал, что совсем не за то: шпиона якобы поймал.
Ну, уж и порассказывал он: кому так, кому по-другому совсем. Слушают.
— Заступил я, стал быть, на пост часовым в шесть утра, стою. А прохладно, сиверок заподувал. — Шрамм для наглядности поеживается. — Дай, думаю, в кабину ероплана залезу. Затишней, и поверяющего, будет идти, далеко заметно. Сижу, пригрелся. В сон это запозывало. Когда смотрю — едет по дороге. Двуколка, ломовик ихний смоленый. Подъедет, подъедет аната — слезет. Притулится на кукорках возле колеса, покопается — снова в двуколку. Дда-а… На чем я остановился-то?
— Снова в двуколку, — подсказывают ему.
— Ага. Не ладно, думаю, что-то с колесом у мужика. Не иначе, ось напополам перемерзла. Я за винторез — и к нему, на подмогу, значит. Привет, кричу, аната! Куда едешь? — «Поронай». — Что везешь? — «Вакаранай». Не понимает, дескать. Когда смотрю, а у самурая поясок из-под шушуна болтается. Потеряешь штаны, говорю. Да возьми и дерни за этот шнурок. А на нем фотоаппарат висит. Дело пахнет Хиросимой, думаю. И, значит, автомат на него: руки вверх!
— Ты же говорил, винтовка у тебя была, — уличают Вовку.
— Какая винтовка? Автомат. С винтовкой он бы меня запросто ножом пырнул. Автоматов они боятся. Восемь дырок, и все стреляют.
Везет. Давали отпуск на десять дней без дороги — отказался. Вырядил, что лучше пусть его на десять дней раньше демобилизуют.
Как отличнику боевой и политической подготовки благодарность объявили.
А время летело. Не потому, что раз в авиации, так и летело. Для кого как. Сергею казалось, что оно, наоборот, ползло.
Сергей ждал весны. А весна понятие растяжимое: март, апрель, май. В апреле за один день жухнул снег, размякли пути. Бушуев остался без работы. Мается, места себе не находит.
— Сергей! Ну-ка, иди сюда. Ты охотник?
— Нет, товарищ майор, не приходилось.
— Вот и хорошо! Собирайся тогда. Местечко я наглядел сверху.
Собрались. Одно ружье на двоих. Собаку на подержание выпросил у Солдатова, поехали. Дорога — рытвина на ухабе. Трясло, трясло — вытряхнуло их из «виллиса»: некуда дальше ехать. Вылезли, пошли пешком. Идут. Природа веселая. Лиственничник над головой, талый снег под ногами. Трясина завлекает, того и гляди из сапог вылезешь. Тропу теплый медвежий след пересекает. Собаке легче, не тонет, не вязнет, мотается по тому следу.
Добрались к потемкам до места. Майор нахваливал: озеро, озеро, а там лужа, старое русло реки.