Сергей собирался возразить, что война войной, охота охотой, что товарищ майор загнул не туда немножко, но Бушуев вдруг съежился и погрозил ему пальцем.
— Ша. Разведчик летит.
— Какой разведчик?
— Лебедь. Не шевелись.
Над лесом редко и сильно махала крыльями белая птица. Она была еще очень далеко, но уже видно, что белая. Или небо темно-синее, так поэтому, или воздух такой профильтрованный.
Лебедь кружнул над озерком, поинтересовался балаганом, едва не задев его, и повернул обратно.
— Сейчас стаю сюда приведет, если не заметил ничего подозрительного.
— Стаю? На озеро? Так лед же.
— Разломают.
Сергей не поверил, но смолчал: посмотрим.
Майор оказался прав: разведчик возвращался со стаей.
Лебеди на лету перестроились из косяка в цепочку. Вожак первым отделился от нее, спланировал, чиркнул грудью по льду и тут же взмыл. За ним второй лебедь, третий, четвертый. И все в одну точку. В одну точку. И после каждого удара ртутными шариками разбегались воздушные пузыри, молниями сверкали трещины. Лед прогибался, стонал, охал, а нежные птицы падали и падали на него. И лед сдал. Молодой лебедь, сложив крылья, отчаянно ударился всем телом, с хрустом проломил его и победно крикнул. Клич подхватили другие лебеди, и розовоклювый красавец закружился в маленькой полынье. Он вытягивал шею, наваливался грудью на хрясткую кромку и давил, давил, давил, кипятя черными лапами холодную воду. И вот уже на помощь ему опустился другой. Потом еще два. Брызги — веером.
Забыв об осторожности, охотники вылезли из укрытия. Такое не часто доводится наблюдать. А Отчим нетерпеливо поскуливал в ожидании выстрела, елозил брюхом по шуршащей подстилке, тыкался мордой в ружье — не стреляют. У пса, наконец, сдали нервишки, и он с визгом выскочил из шалаша.
— Отчим, назад! Отчим, вернись!
Лебеди шумно сорвались с полыньи и низом, нехотя полетели прочь. Отчим кинулся догонять стаю. Майор погрозил ему кулаком:
— Скажи, не турок. Ну, вернись только, дарданелла клочковатая. Жаль, кинокамеры нет. Неплохой фильмик мог получиться — финансы не позволяют. Моей ржавчине вечно что-нибудь да надо. Представляешь: пианино просит. Зачем?
— Горшки ставить, — невежливо хохотнул Сергей.
Он, не мигая, смотрел на воду, от которой шел пар, будто она была горячая. Белые перышки, что парусники в Ледовитом океане, метались по черной полынье, то натыкаясь на льдины и переворачиваясь, то задевая за водоросли и кружась на месте. Сергею все еще не верилось, что такие нежные птицы и вдруг способны на такую борьбу.
— Да, дружные птицы гуси-лебеди.
— Как люди. Чего разулыбался? Скажешь, люди грудью об лед не бьются, и я тоже. Так ты пока и не велика птица.
— Вы хотели сказать: не вольная птица. Конечно, куда уж нам до неба.
— Ты не обижайся, Сережка. Понимаю, на что намекаешь: твоя воля — ушел бы из ординарцев. Да?
— Ушел бы… Просто не был бы и все тут.
— А некоторые — наоборот, просятся даже.
— Потому они и некоторые. Берите, просятся, — меня отпустите.
— А если не отпущу?
— Вы не такой. Знаете, Николай Николаевич, какой может стать земля, дай людям делать то, что им по душе? Земля в два раза круглее станет.
— Не зна-а-аю, — покачал головой Бушуев, — круглее или площе. Не надо забывать, что опять-таки некоторым по душе войны, например, и так далее. Теперь ты-ы вообрази, какой станет земля, дай людям делать то, что им нравится. Ты в дебри не лезь, заблудишься. Ты лучше прямо скажи: чем тебе не служба у меня?
Затруднительно, когда и врать не умеешь, и правду молвить, какие легендочки выдает ординарцу Любовь Андреевна, не по-мужски получится.
— Ну, понимаете, товарищ майор, механик я.
— Смотри, механик, не прогадай: меняешь майоршу на «солдатку».
Сергей насторожился: что за солдатка там еще?
— А-а…
«Солдаткой» любовно звали истребитель лейтенанта Солдатова.
— У-ра.
Сергей долго вставал на затекшие ноги. Встал. Раздвинул прутья. В шалаш вошло живое солнце, большое и теплое.
17
Доставалось Сергею: машина с двойным управлением, эскадрилья молодежно-комсомольская. Солдатов залетывался. Одного ссадит — другого на выучку берет. В газетах в каждом номере рубрика идет «События в Корее».
Учебные вылеты — чуть ли не на каждом рассвете.
Авиамеханики падали в сапоги, хватали гимнастерки, бежали на аэродром.
Прибегут — чехол с мотора долой, колодки из-под колес в стороны. А летчик уже в кабине.