Тем временем занятия в «Бейт-Ротшильд» шли своим чередом. Наоми рисовала свои странные, мрачные картины и забавлялась, глядя, как мы с Йоэлем боимся даже переглянуться, чтобы никто ничего не заподозрил.
— Я погибну, погибну… — простонал однажды Йоэль в приступе внезапного страха. — Твои родители обвинят меня в развращении малолетней, жена со мной разведется, дочь у меня отберут, и я до конца дней своих буду гнить в тюрьме.
— Не волнуйся, — пообещала я, — никто ничего не узнает.
В начале каждого месяца я, как и все остальные ученики, исправно отдавала Йоэлю чек, выписанный мамой, и с горечью думала о том, что на эти деньги он купит редиске парижское мыло. По правде говоря, я ей тогда ужасно завидовала. Ведь у нее было все, чего не было у меня. Во-первых, ей было тридцать пять, и она могла делать все, что хочет. Во-вторых, у нее был красивый дом с двумя туалетами и элегантная одежда. И в-третьих, у нее были муж и дочь, иными словами, то, что называется «семейной жизнью». А семейная жизнь казалась мне тогда чем-то страшно загадочным и таинственным. «Наверняка, — думала я, — есть какая-то тайна, в которую посвящены только женатые люди и благодаря которой мужчина и женщина способны жить друг с другом столько лет». Однако теперь, когда у меня у самой есть квартира с двумя туалетами, студия на крыше и косметика из «Галери Лафайет», я иногда спрашиваю себя, а не флиртует ли Яир со своими студентками? С некоторыми из них я познакомилась во время банкета на его кафедре. Господи, какие же они были молоденькие… И хотя они смотрели на меня застенчиво и вежливо мне улыбались, кто знает, что за всеми этими улыбками скрывалось? Может быть, они тоже называют меня за глаза каким-нибудь овощем?..
Однажды утром, когда мы сидели на пляже «Атлит», Йоэль опустил глаза, глубоко утопил пальцы в песке и сказал:
— Я должен тебе кое-что сообщить. Она беременна…
Я онемела. Это был конец… Я машинально взглянула на море и вдруг увидела, что его поверхность угрожающе вздулась, словно спина огромного кита, и оно со страшной скоростью мчится к берегу. Казалось, еще мгновенье — и оно поглотит и нас с Йоэлем, и весь мир вообще. Меня охватил ужас, я вскочила на ноги, добежала до ближайшей женской раздевалки, закрылась в ней и долго безутешно рыдала.
Тем не менее мы не только продолжали видеться, но даже осмелели еще больше. Стали, например, как бы случайно встречаться по вечерам в синематеке. Однажды мы смотрели там «Последнее танго в Париже». Когда Брандо повалил Марию Шнайдер на живот, стащил с нее джинсы, и его рука потянулась к пачке масла, Йоэль положил мою руку на раскаленные железные пуговицы своей ширинки, и я поняла, что завтра утром, когда я приду к нему домой, мы сделаем это точно так же.
Потом у него родился ребенок, и в течение трех месяцев, пока его жена была в послеродовом отпуске, мы виделись только на занятиях, но, когда она вышла на работу, я опять стала каждое утро к нему приходить. Сбегала с уроков английского или физкультуры и поручала Наоми придумать за меня какой-нибудь предлог. Однако Йоэлю приходилось от меня все время отрываться, чтобы покормить, искупать или запеленать ребенка, который к тому же постоянно плакал. Его огромные глаза непрерывно следили за мной, не желая закрываться, и я часто представляла себе, как накрываю его подушкой и душу, душу, душу, пока его маленькие ножки и ручки с розовыми пальчиками-червячками не перестают дергаться.
Однажды, когда Йоэль в очередной раз пошел в детскую, я надела свою голубую школьную форму, висевшую на стуле поверх лифчика редиски, и ушла. Я знала, что больше не вернусь. На занятиях в кружке, которые я аккуратно продолжала посещать, он, забыв обо всех правилах предосторожности, смотрел на меня несчастными глазами и украдкой совал мне в сумку записки. «Приходи завтра. Ну хоть еще разок. Прошу тебя». И каждый день после уроков возле школы меня терпеливо поджидала «Бубулина», чья криво улыбавшаяся рожица сопровождала меня до самого дома. Но пути назад уже не было.
Тогда он начал меня унижать.
— Воображаешь себя великой художницей, да? — издевался он надо мной в присутствии всего класса. — И напрасно. На самом деле ты обыкновенная посредственность. Жалкая подражательница. Абсолютное отсутствие оригинальности. Твоя подружка Наоми талантливее тебя в тысячу раз. Если из тебя что-нибудь когда-нибудь и получится, то только потому, что ты невероятно живучая. Всегда падаешь на четыре лапы, как кошка.
Я все еще его очень любила и после каждой такой тирады горько рыдала.