Ури служил тогда на Суэцком канале, и она за него страшно волновалась; все время повторяла, что там опасно и каждый день гибнут солдаты. Мне стало ее ужасно жаль, словно она его уже потеряла (хотя он погиб только три года спустя), и я ее обняла. Она уткнулась лицом в мои волосы, и мы заснули…
…Мы едем вдоль морского берега. По радио передают песни пятидесятых — шестидесятых годов. Дождь уже такой сильный, что пора включать дворники. Яир ведет машину и молчит, а я сижу и вспоминаю ту далекую ночь. Именно тогда я с удивлением узнала, что взрослые тоже иногда боятся и тоскуют, но тоже ничего не могут поделать и только бессильно плачут по ночам. Даже сейчас, спустя столько лет, вспоминая об этом, я с трудом сдерживаю слезы…
…За несколько десятков метров до дома престарелых я увидела дом, где когда-то жила Наоми. «А вдруг, — подумала я, — она решила сегодня навестить маму и прямо сейчас выйдет из подъезда с детской коляской?» Почему ты исчезла, Наоми? Где ты? Все эти годы я пыталась представить себе, как ты живешь. Может быть, ты живешь в каком-нибудь маленьком поселке в Галилее — с мужем, тремя детьми и двумя собаками — и из окон твоего дома открывается потрясающий вид? Или ты сейчас в Бней-Браке или Меа-Шеарим[7] и носишь парик и платья с длинными рукавами. А может, ты учительница рисования в Хайфе, мать-одиночка, или, как твоя мать, сошла с ума и сидишь в психушке? В больнице Блюменталя или в Тират-а-Кармель? Йоэль ведь уже давно тебе это предсказывал, и ты всегда этого ужасно боялась. А может быть, ты живешь в Париже? У тебя большая студия на Монмартре, и из твоего окна видны купол собора Сакре-Кер и облака. Днем ты рисуешь, по вечерам сидишь в кафе и джазовых клубах с писателями, художниками и музыкантами, а летом ездишь в экзотические страны со своими любовниками-натурщиками… Интересно, ты тоже теперь похожа на женщину из раздевалки? Вспоминаешь ли ты меня хотя бы изредка?..
Это твой дом. А вот и твоя фамилия на почтовом ящике. Я слышу голос твоего саксофона — то тоскливый, то болтливый, то шаловливый…
— Я люблю его, потому что он очень человечный, — сказала ты однажды.
— Кто? Саксофон? Или твой «наш»?
— Оба…
…Да, Наоми, я вполне могла бы сейчас постучать в твою дверь. Мне откроет твоя мама, я спрошу, где ты, и она мне, разумеется, скажет. Но я не постучала. Я миновала твой дом и пошла дальше. Пусть все мои вопросы так и останутся без ответов…
К высокому зданию дома престарелых вела дорожка между двумя зелеными лужайками, выложенная плиткой. Одной рукой я прижала к себе горшок, а другой толкнула стеклянную дверь. В вестибюле в инвалидном кресле сидела старушка. Она все время с маниакальным упорством возила кулаком по поверхности пластмассового подноса, прикрепленного к ручке кресла, словно пыталась стереть какое-то невидимое пятно. Ее глаза смотрели в пустоту, а рот был удивленно раскрыт. Видимо, она никак не могла смириться с тем, что еще вчера была девочкой в короткой юбочке с бантом в волосах и прыгала через веревочку, а теперь вот сидит здесь, в инвалидном кресле…
Ругая себя за то, что не позвонила и не предупредила о своем визите заранее, я поднялась на лифте на третий этаж и постучала в дверь. Из-за двери послышалось постукиванье ходунка.
— Кто там?
— Это я, тетя Рут.
Голубые удивленные глаза. Загорелое лицо. Короткие седые волосы. «Римская» прическа.
Я поцеловала ее в правую щеку — левая была парализована. Кровоизлияние в мозг, год назад. Абсолютно неожиданно, безо всякой видимой причины, когда работала в саду. Несколько месяцев она пролежала в Тивъоне, в доме своей дочери Дальи, но не захотела быть для нее обузой и переехала в дом престарелых.
— Боже, какая великолепная бромелия! — воскликнула она, увидев принесенный мной цветок. — Пойдем на балкон, я тебе кое-что покажу.
Балкон был крошечный. От входной двери до него было не больше четырех метров, и он весь был плотно заставлен. Пять-шесть горшков с цветами, папоротником и приправами; два длинных ящика с красной и белой геранью; в углу — банка с водой, в которой плавали листья, предназначенные для посадки.
— Видишь, какой я сад себе здесь устроила?
Я вынула свой горшок из целлофановой упаковки и поставила его на свободное место возле перил.
— Здесь солнце, — сказала тетя Рут. — Бромелия тут умрет. Ей нужна тень.
Я передвинула цветок в тень. Здоровой рукой тетя сорвала с папоротника несколько засохших листьев и улыбнулась:
— Ну, что скажешь?
Я вспомнила про свой сад на крыше, где растения не хотели жить, но и умирать отказывались.
7
Бней-Брак и Меа-Шеарим — Бней-Брак (город в окрестностях Тель-Авива) и Меа-Шеарим (район Иерусалима) заселены преимущественно ультрарелигиозными евреями.