— Хватит! По коням!!!
Девчонка обернулась на мой крик и, потратив секунду на оценку ситуации, кивнула. Запрыгнув в сиденье, она сунула меч в те ремни, в которых раньше находилась бита. Обратно в ножны облепленное мутной дрянью оружие было уже не вставить.
— Чёрт... Опять лезут... — Убирая подножку и стартуя двигатель, Кира оглядела заросли, которые быстро уменьшали проделанную дыру. — Щас зацепятся...
— Не зацепятся. Пригнись. — Расправив бронежилет, я накрыл им её и себя. И когда мотоцикл протиснулся в быстро сужающуюся брешь, броник выскочил у меня из рук, оставшись висеть на вцепившихся в него лианах. Оглянувшись, я успел заметить, как сквозь новую стену, образовавшуюся из зарослей и жилета, просунулись тощие руки. И через миг эта мерзкая картина скрылась во тьме.
Мы снова были одни в темноте пустого тоннеля. Если не считать парочки жор, которые всё-таки встретились нам на путях этого перегона. Равнодушно проводив ревущего Рюка рассеянными взглядами, они продолжали неспешно брести обратно в сторону Ботанического сада.
— Ну и гадость! — Перекрикивая рокот двигателя возмутилась Кира, окончательно придя в себя после столкновения с ботаническим феноменом. — Посмотри, что там с Викулей?
Придерживаясь за девчонку, я достал меч из креплений. Густой сок, облепивший почти всё лезвие, застыл на нём как смола. Покосившись, Кира продолжила возмущаться:
— Теперь фиг очистишь! Ещё и заржавеет... Чё это за дрянь вообще?!
— Да просто какой-то густой сироп, судя по всему. Обычной воды будет достаточно, очистим. Если бы это было что-то едкое, на жорах было бы заметно. Да и с одеждой у нас ничего не происходит. — Я указал на застывшие капли смолы, прилипшие к рукавам и перчаткам.
— После всей этой хрени, я начинаю верить байке про дерьмодемона... Там в центре, наверное, и не такое можно встретить... — Девчонка немного сбавила темп движения и перекрикивать двигатель стало легче. Хотя москвичи вообще давно привыкли орать друг на друга в метро, не обращая внимания на завывающие электромоторы. Более-менее тихие поезда стали достаточно распространены совсем недавно.
— Как такое вообще возможно?! — Продолжала вопить Кира, подняв забрало шлема. — Ты ж у нас ботан, Шутник. Объясни мне!
— Ну а как вообще возможны жоры? — Я оглянулся на очередного бродягу, шлёпающего по рельсам мимо нас в обратную сторону. — Похоже, у них тут целая экосистема образовалась. Как в муравейнике.
— Жоровейнике... — Девчонка притормозила перед следующей станцией. Но путь мимо платформы ВДНХ был вполне свободен. Лишь парочка ночных жор начала биться в корчах, попав под свет фиолетовой лампы. Остальные твари, похоже, сейчас рыскали по поверхности. — А эти мелкие? Жорские личинки что ли какие-то? У муравьёв же тоже бывают личинки, да?
— Бывают. Но больше похоже на то, что эти твари когда-то были обычными крысами.
— Крысами?! Да это же какие-то слизняки! — Кира удивлённо покосилась на меня через плечо.
— У них есть лапки и хвост. И зубы похожи на крысиные. Смотри на дорогу.
— Это, конечно надо было постараться, чтобы сделать крыс ещё более мерзкими... — Проезжая мимо платформы, мотоциклистка прибавила газ. Так как на мраморных плитах тоже стали заметны ползающие по полу странные твари. Которые немедленно зашевелились в нашу сторону.
— Природа не старается. — Я ответил, когда мы проехали станцию и снова притормозили. — Она слепа и глуха. Просто наощупь ищет варианты организации материи, наиболее приспособленные к своей среде обитания. Уж как получается — далеко не всегда идеально. Но обычно не так быстро.
— В смысле?
— Для подобных мутаций многоклеточным организмам нужны тысячелетия. Через сито естественного отбора должны пройти сотни и тысячи поколений.
— А вот в кино, например, бывает так, что прям сразу мутант получается. Из-за радиации, там... Или каких-то токсичных отходов. Так в жизни не бывает?
— Бывает. Но это случайные мутации, которые чаще всего нежизнеспособны. Поэтому радиация, прежде всего, убивает. А вовсе не превращает тебя в Халка или Человека-Паука.
— А ещё в новостях постоянно говорили, про то, что вирус всё время мутирует! — Кира продолжала вопить через плечо. — Раз месяц, не реже. То и дело какой-то новый штамм или типа того...
— У вирусов и бактерий те самые тысячи поколений успевают смениться гораздо быстрее, чем у людей. Или даже крыс.
— Ну вот, наверное, они это всё и устраивают, вместо радиации. Ты же сам говорил — симбиоз, там, все дела...
— Обычно микроорганизмы меняются под носителей, а не меняют носителей под себя. Мы же для них — такая же среда обитания, как для нас — планета. И нам нелегко сделать её комфортнее. Мы, конечно, старались. Но чаще получалось скорее наоборот — качественно и надолго засрать тот или иной участок суши или океана. В итоге даже нам легче надеть тапочки, чем устлать весь мир коврами. Не смотря на весь прогресс.
— Но ведь заболевший человек всегда меняется. — Кира пожала плечами. — Опухает, кашляет, температурит, не спит, не ест...
— Это всего лишь защитные рефлексы, а не постоянные изменения. Они уже у нас есть, просто срабатывают только во время болезни. Или когда мозг по какой-то причине думает, что организм болен.
Перегон между ВДНХ и Алексеевской тоже был пуст. Должно быть, интервал движения поездов в новогоднюю ночь был довольно большой. Не пару минут, как в час пик.
— В смысле, мозг думает, что болен? Это как? — Похоже, девчонка окончательно успокоилась после столкновения с жоровейником. И заскучав, снова начала проявлять любопытство.
— Когда тебя тошнит от укачивания, ты же на самом деле не отравилась. И не болеешь. — Я с удовольствием продолжил поддерживать разговор. От этой беседы здесь становилось менее жутко.
— А почему же тогда тошнит?
— Потому что сигналы от тела расходятся с сигналами, поступающими от глаз. Глаза видят быстрое движение, а тело спокойно сидит в кресле. Или наоборот — качка шатает тебя из стороны в сторону, а перед глазами всё статично. Мозг рефлекторно думает, что это следствие отравления какими-то нейротоксинами. И предпринимает все усилия, чтобы избавиться от яда. Ведь та его часть, которая сформировалась ещё в те времена, когда мы бегали по деревьям, до сих пор не в курсе, что уже давно изобрели автомобили, карусели и корабли. Но иногда и разумная часть тоже вызывает болезненные симптомы, хотя человек на самом деле здоров. Слышала про эффект ноцебо?
— Э-э-э... Это как плацебо? Когда ешь пустышки, но веришь в то, что это лекарство. И тебе становится лучше, потому что весь успокаиваешься. Перестаёшь нервничать, нормально спишь и ешь.
— Именно. Только наоборот. Когда веришь в то, что болен. Или в то, что тебе вредит что-то вполне безобидное. Типа электромагнитных полей от бытовой техники. Если такой человек не знает, что рядом с ним находится включённый прибор, то он ничего не чувствует. Но стоит ему об этом рассказать — и у него сразу может начаться приступ боли или повысится температура.
— Да просто врут же!
— Нет. Именно испытывают настоящий приступ. Как раз потому, что мозг, следом за хозяином, искренне верит в то, что организм болен или терпит вредоносное воздействие.
На некоторое время мы замолчали, то и дело провожая взглядом очередного истерящего или, наоборот, абсолютно равнодушного жору. Наблюдая, как тощая тварь кувыркается по шпалам в агонии, скрываясь от нас во тьме тоннеля, я сам решил поделиться возникшими мыслями:
— Хотя знаешь... В главном ты, всё-таки, права. У заражённого инфекцией или паразитами организма бывают и долговременные изменения. Постоянные патологии, которые остаются надолго или навсегда.
— Типа как у ковидных вкус и запах пропадал? Или менялся. Вот как раз хотела про это спросить...
— Верно. Или ещё при бешенстве, к примеру, необратимо меняется структура белковых молекул, из которых строятся наши клетки, меняется обмен веществ. И, кстати, довольно быстро.