[77] Соня в «Дяде Ване», в зависимости от остроты горя, настойчиво созерцает картину загробной жизни. Если считать такие места произведений Чехова выражающими credo самого автора, то надо признать и религиозность Чехова, необъяснимо скудно проявившуюся (можно найти еще два малоубедительных доказательства ее же в «Скучной истории» и в «В овраге»).
[78] Доказательство отсутствия в таланте Чехова глубокой принципиальной и общественно-тенденциозной струи я вижу также в том периоде его писательства, когда он был Ант. Чехонте. Такой элементарный и самодовлеющий юмор в отношении к отрицательной действительности едва ли возможен в писателе, одаренном специальным чутьем к этой отрицательности. Еще естественнее был бы переход созревшего таланта к сатире, острой и описательной, но не к той лирически-мягкой тенденции, которую только одну и можно утверждать про Чехова.
[79] испытательный груз (лат.). — Ред.
[80] Такая полнота описания может быть подвергнута и чисто художественной критике, независимо от взгляда на обязательность для художника мировоззрения или тенденции. Особенно типична и бросается эта черта в «Мужиках» и в «В овраге», отмечена Н. К. Михайловским8. Например, в «Мужиках» все описывается с точки зрения простой последовательности во времени: утром делали то-то, вечером — то, говорится там. Такой прием дает максимум «фотографической» объективности.
[81] Ср. поразительно одностороннюю и шаржированную статью Шес- това «Творчество из ничего» (Новый путь. 1905)9. Читая эту статью, хочется начать спор с самими печатными строками, подарить разуму vis cogens10, запретить писать критику, цитируя в обоснование две-три вещи автора: кажется, ясно, что этим способом можно остроумному толкать автора в любую сторону, ссылаясь, где надо, на недоказуемость и неуловимость объекта.
Если и не видеть клубка, который образует оценка, данная в вещах Чехова, не видеть основного объективизма их, принципиальной однородности заключенных в них следов оптимизма и пессимизма, если, словом, из автора сделать broderie anglaise11, вырезав все ненужное там, — и взять прямо, что Чехов грустит вместе с своими героями, говоря их устами, — то все-таки г-н Шестов не прав: разрешение проблемы индивидуальности, поскольку (неправильно) видеть таковое в речах его героев (а иначе нет никакой у Чехова проблемы), противоположно разрешению ее человеком «подполья», с которым объединяет героев Чехова г-н Шестов. Личность «подполья», изнемогающая при мысли об альтернативности своей судьбы, противоставляет все своему я, ясно сознает все — и отвергает, погрузившись в свои раны. Герой же Чехова или смутно хулит общую жизнь, и связь этой хулы с его личной долей как раз не дана в сознании; или он видит в ней убежище,
[82] Овсянико-Куликовский. Пушкин, Гейне, Гете, Чехов; Булгаков. Антон Чехов как мыслитель и художник // Новый Путь. 1904. 11—12 12.
[83] Обосновывается, между прочим, религиозностью крестьян, выведенных в «Овраге»; далее — ссылкой на соответственное неуловимое впечатление от его произведений; затем невозможностью иначе понять некоторые его вещи, напр<имер>, «Студент» и особенно «Скучная история» (которые выше я старался осветить с моей точки зрения).
[84] Примером аналогичного значения искусства может служить установление закона золотого сечения и других эстетически совершенных пропорций — путем математического измерения совершенных произведений скульптуры и архитектуры. (Иное значение имеет индуктивная находимость законов музыки.)
[85] Ср. также остроумную книгу Дюринга «Великие люди в литературе.» 15
[86] Как всякая мистика, она онтологизирует психологическое.
[87] Красивое соединение объективно-научной и публицистической критики дает литературная критика Н. К. Михайловского.
[88] Аналогичное — в области науки права. Здесь объект живет своей внутренней жизнью, имеет свою структуру (догматическое строение правосистем). Поэтому очень долгое время было одно из двух: или эта структура объекта оживала, и мы имели не науку, а помесь практики и теории — догму права с ее постулатом цельности позитивной правосистемы и логическим, а не историческим отношением к контроверзам (ср. отношение романистов к Corpus juris16); или же более могущественные чары — чары философского синтеза — покоряли объект, и получалась философская теория права (таковая есть почти у каждого философа-метафизика). Только сравнительно недавно проснулся в области права дух истинно научного анализа; и долгое время, да еще и теперь, мало-мальски крупный теоретический ум знаменательно быстро приобретает славу великого юриста. Приблизительно такое же искажение соответственного научного познания на почве оживания самостоятельной структуры объекта представляет и современная история философии, которая на место отыскания специфического ряда развития — ставит имманентную критику систем и прагматизм (что на самом деле — лишь предварительная обработка материала); а главное — оценку истинности отдельных систем (ср. Введение Вин- дельбанда к его «Истории философии по идеям»17) — что, очевидно, предполагает определенную уже философему у историка- ученого.