[89] В истории же искусства прогрессировало или регрессировало и то, что должно быть постоянным по теории искусства (напр<имер>, история реализма), т. е. история искусства заключает в себе объективно-положительное и отрицательное как самое крупное подразделение произведений искусства. Так теория искусства создает объективно-оценочный элемент истории искусства. На этой основе историко-культурный момент, сплетаясь с прагматическим, будет освещать генезис искажений постоянного и обновлений переменного, данных в истории искусства.
[90] Ввиду важности обоих писем, привожу их здесь целиком.
[91] В начале было Дело (нем.). — Примеч. ред.
[92] Не шумите, Софи уже уснула. Вы медведь (фр.). — Примеч. ред.
[93] Идущие на смерть приветствуют тебя (лат.). — Примеч. ред.
[93] Наиболее полная из известных мне сводка воспоминаний о Чехове сделана Ф. Д. Батюшковым в его статье «А. П. Чехов по воспоминаниям его и письмам» (сборник «На памятник Чехову», изд. 1906 г.).
[94] Это относится особенно к воспоминаниям Максима Горького в «Нижегородском сборнике»22. Давно уже отмечена особенность Горького — заставлять всех своих героев говорить одним языком, и именно, языком самого автора. Не избег этой участи и Чехов: говорит он, мыслит и даже «действует» в очерке М. Горького совсем «по-горьковски». Так что при чтении минутами сдается, что не Горький Чехову, а Чехов Горькому пишет поминальную статью своим правдивым пером.
[94] Курсив мой. — М. Н.
[95] Г-н Сергеенко, знавший Чехова еще на школьной скамье, отмечает (Приложение к «Ниве», 1904 г.) задатки этих особенностей уже в Чехове-гимназисте24:
«.Держался он полувяло, полузастенчиво, с той осмотрительностью в поступках, которая с годами превратилась у него в драгоценный житейский такт, привлекавший к Чехову людей и ограждавший от злобствующих недоброхотов. Чехов никогда не подлаживался к людям и не старался им угождать, а скорее был вял в своих отношениях. В этом отношении Чехов мало изменился с детства. И тогда он являл собою как бы нейтральную сторону, не проявляя замашек к подчинению других, но и не растворяясь никогда своей личностью в окружающих явлениях».
По-видимому, эта сдержанность и нейтральность ненадолго покидают Чехова в «веселый» период его творчества, в период первых литературных успехов, к которому относится его знакомство-переписка с А. Н. Плещеевым (см. сборник «На памятник Чехову») и первая встреча с ним г-на Короленко, описанная последним в «Русск<ом> бог<атстве>» (1904 г.)25. Авторы воспоминаний отмечают у него в эти годы общительность и даже жизнерадостный задор. Но, по мере превращения «Антоши Чехонте» в автора «матовых» образов, юношеская «сдержанность» и «нейтральность» опять вступает в свои права, и уже надолго — до конца.
[96] Характерен для Чехова тон, в котором он трактует эту тяжелую историческую драму: это та же «сдержанность», которую он проявляет в письме, приводимом г-ном Буниным, где трактуется не историческая драма, а личное и притом радостное событие: «Милый Иван Алексеевич, стало быть, позвольте на Страстной ждать Вас. Приезжайте, сделайте такую милость! Жениться я раздумал, не желаю, но все же, если Вам покажется скучно, то я, так и быть уж, пожалуй, женюсь»31.
[97] Мне незачем оговариваться, что в чеховском «Сахалине» попадаются и другие, истинно чеховские по красоте и силе, места: то ярко и сжато изображен весь ужас небрежности к человеку, до которой доходит администрация, то автор затоскует, перенесшись мыслью, по ассоциации, из поселка ссыльно-каторжных в свободную русскую деревню в праздничный день, с ее хороводами и песнями, то обдаст вас тоскою, двумя штрихами нарисовав виднеющийся вдали «свободный» берег Татарского пролива. И уж, конечно, лучше всего места юмористические. Приведу следующий перл из описания вымирающего племени Айно: