Между тем Чехов просто органически не принимал те стереотипы общественного мышления, которые были еще в ходу, в обращении, хотя совершенно обесцененные нравственно и бесплодные литературно.
Выше уже упоминалось, что Б.А.Лазаревский не без основания считал самым выдающимся чеховским свойством терпение. И действительно, обращает на себя внимание та, запечатленная в ряде мемуаров выдержка, с какой "старший" втолковывает очевидные для него самого вещи "детям". "Я же ничего сегодня и не отрицал в нашем литературном споре, - передает, например, чеховские слова В.Н.Ладыженский. - Только не надо нарочно сочинять стихи про дурного городового! Больше ничего". \19\
К сожалению, иные мемуаристы категорически убеждены, будто "старшие" это как раз они.
"Приходилось говорить и о тех конфликтах, которыми полна русская жизнь, и о тех острых и больных вопросах, которые давно стоят перед русскою жизнью в их строгой повелительности, - говорит, к примеру, С.Я.Елпатьевский о беседах с Чеховым даже в ялтинский период, - но разговор о них недолго продолжался. Лицо его делалось усталым и скучным, говорил он слова скучные и утомительные... и охотно переходил на другие темы, и было видно, что ему скучно говорить и хочется уйти от надоедливой темы и что он не любит острого, требовательного, повелительного".
Можно подумать, будто это мемуары одного из тех, описанных Коровиным, студентов, которые обличали Чехова в "безыдейности"!
Любопытно, однако, упоминание о нелюбви писателя к "повелительному". Тут верно уловлена неприязнь Чехова к категоричности, к самодовольной уверенности в обладании абсолютной истиной, к укладыванию реальной жизни на прокрустово ложе готовых, априорных суждений. В этом отношении характерно вежливо-решительное возражение Антона Павловича В.В.Вересаеву по поводу того, "так" или "не так" уходят в революцию девушки, подобные героине "Невесты": "Туда разные бывают пути".
Вот это представление о "разных путях" жизни вообще - едва ли не самое устойчивое качество Чехова - человека и художника, сообщавшее его уму, его взгляду на события и людей особую гибкость, тонкость, беспристрастность.
И.Е.Репин наметанным глазом портретиста подметил, что "тонкий, неумолимый, чисто русский анализ преобладал в его глазах над всем выражением лица". A M.M.Ковалевский, как бы продолжая эту мысль, писал, что "и в самом литературном творчестве в нем выступала, как редко у кого, способность точного анализа, не примиримого ни с какой сентиментальностью и ни с какими преувеличениями".
Это нежелание "сны золотые навевать" также выглядело в глазах некоторых современников проявлением мнимого чеховского бесстрастия и пессимизма, с чем сам писатель решительно не соглашался: "...какой я нытик? Какой я "хмурый человек", какая я "холодная кровь"... Какой я "пессимист"? печально-иронически жаловался он Бунину. - Ведь из моих вещей самый любимый мой рассказ - "Студент".
Примечательнейший эпизод запечатлен в малоизвестных воспоминаниях Вас.И.Немировича-Данченко. Прослушав стихотворение Владимира Соловьева "Панмонголизм", исполненное черного пессимизма в отношении будущего, "Чехов задумался, потемнел даже. И потом вдруг встал и заговорил горячо, возбужденно, даже... гневно, совсем не похоже на него и по возбуждению, и по языку:
- Выдержим, и не такое еще выдерживали. Край громадных \20\ масштабов. Нельзя его судить и отпевать по событиям сегодняшним. Они пройдут, а Россия останется..."*
______________
* Немирович-Данченко Вас.И. На кладбищах. Ревель, 1921, с. 52-53.
Вас.И.Немирович-Данченко не всегда точен как мемуарист. Но в данном случае эта, "не похожая" на чеховскую, речь выглядит вполне правдоподобно, особенно если вспомнить знаменитые слова старика из повести "В овраге": "Жизнь долгая - будет еще и хорошего, и дурного, всего будет. Велика матушка Россия!"
Говоря о чеховской "прекрасной, тоскливой, самоотверженной мечте о грядущем, близком, хотя и чужом, счастье", Куприн считал знаменательным, что писатель "с одинаковой любовью ухаживал за цветами, точно видя в них символ будущей красоты, и следил за новыми путями, пролагаемыми человеческим умом и знанием". ("Он с удовольствием глядел на новые здания оригинальной постройки и на большие морские пароходы, живо интересовался всяким последним изобретением в области техники..." - говорится далее; то же отмечается и в воспоминаниях М.А.Членова.)
Жадный интерес к жизни во всем ее богатстве, во всех ее возможностях сказался и в отношении Чехова к искусству.
В.А.Фаусек сохранил примечательную фразу Антона Павловича: "Люблю видеть успех других", вполне естественную в устах этого человека с "необыкновенно правильной душой", как метко выразился И.Н.Потапенко, и, увы, резко контрастировавшую с той злорадной реакцией, которую продемонстрировали некоторые коллеги писателя по случаю провала "Чайки" на Александринской сцене.
"Мне не приходилось, - пишет Щепкина-Куперник, - видеть писателя, который бы так тепло и с такой добротой относился к своим молодым собратьям, как Чехов. Он постоянно за кого-то хлопотал по редакциям, чьи-то вещи устраивал и искренно радовался, когда находил что-нибудь, казавшееся ему талантливым. Достаточно вспомнить его отношение к молодому Горькому..."
И.Л.Щеглов рассказывает о "самом живом товарищеском участии", принятом Чеховым в судьбе его пьесы. Куприн приводит многочисленные, порой весьма трогательные примеры заботливости и внимания, проявленных Антоном Павловичем к "одному начинающему писателю", в котором угадывается сам мемуарист.
"Он был неизменно со мной сдержанно нежен, приветлив, заботился как старший... но в то же время никогда не давал чувствовать свое превосходство..." - благодарно пишет и отнюдь не щедрый на похвалы кому-нибудь Бунин.
Сложным было отношение Чехова к нарождавшимся в последние годы его жизни новым течениям в литературе и искусстве. Уже в образе Константина Треплева проницательно схвачены характерные черты их представителей, вызывавшие у писателя двойственное отношение. \21\
Сами поиски "новых форм", свежих выразительных средств, естественно, не встречали у Чехова, новатора по природе, никаких возражений. (Кстати, фатальным образом история с сорвавшейся "постановкой" пьесы Треплева как бы предвосхитила судьбу самой "Чайки" в Александринском театре с его собственными ревнивыми Аркадиными.) Однако Чехов подметил в своем герое и небезопасную агрессивность, наклонность "толкаться", по выражению Тригорина, подобную той, которую писатель юмористически отмечал и в дягилевском "Мире искусства", где, по словам Антона Павловича, "будто сердитые гимназисты пишут".
Заостренный и почти уничтожающий отзыв Чехова о "декадентах", который сообщает А.Серебров (Тихонов), в частности, направлен против непомерных претензий некоторых "апостолов" русского символизма, на открытие никому до них неведомых истин. (До времен, когда и Пушкина вознамерились столкнуть "с парохода современности", Чехов не дожил.)
О ядовитых чеховских насмешках над декадентами с удовольствием вспоминает и Бунин. Однако порой он, быть может, как это уже отмечалось в литературе о Чехове, несколько сгущает краски в силу своей собственной решительной антипатии к большинству представителей новых течений.
Во всяком случае, Антон Павлович благожелательно, хотя и с большой долей иронии, относился к К.Д.Бальмонту, ценил Ю.К.Балтрушайтиса, а в начале творческого пути Д.С.Мережковского "замолвил слово"* за него перед Сувориным (что не помешало "протежированному" вскоре в своей известной книге "О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы" безапелляционно заявить, что Чехов в силу своего "слишком крепкого, может быть, к несчастью для него, несколько равнодушного здоровья" "маловосприимчив ко многим вопросам и течениям современной жизни"**).
______________
* "Спасибо, что замолвили за меня слово Суворину. Он согласился издавать мою книгу", - писал Чехову Мережковский 16 декабря 1891 года (ГВЛ).