Выбрать главу

Меня этот вопрос застал врасплох и испугал. Я остано­вилась, облокотившись спиной о рояль, а он остановился передо мной.

Счастливы? — настаивал он.

Но что такое счастье? — растерянно заговорила я. — У меня хороший муж, хорошие дети. Любимая семья. Но разве любить — это значит быть счастливой? Я в посто­янной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Все силы своей души я отдала случайности. Разве от меня зависит, чтобы все были живы, здоровы? А в этом для меня теперь все, все! Я сама по себе постепенно перестаю суще­ствовать. Меня захватило и держит. Часто с болью, с горь­ким сожалением думается, что моя-то песенка уже спета... Не быть мне ни писательницей, ни... Да ничем не быть. Покоряться обстоятельствам, мириться, уничтожаться. Да, уничтожаться, чтобы своими порывами к жизни более широкой, более яркой не повредить семье. Я люблю

ее. И скоро, очень скоро я покорюсь, уничтожусь. Это счастье?

Это ненормальность устройства нашей семьи, — горячо заговорил Чехов. — Это зависимость и подчинен­ность женщины. Это то, против чего необходимо восстать, бороться. Это пережиток... Я отлично понимаю все, что вы сказали, хотя вы и не договариваете. Знаете: опишите вашу жизнь. Напишите искренне и правдиво. Это нужно. Это необходимо. Вы можете это сделать так, что поможете не только себе, но и многим другим. Вы обязаны это сделать, как обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством. Вы молоды, вы талантливы... О нет. Семья не должна быть самоубийством для вас... Вы дадите ей много больше, чем если будете только покоряться и мириться. Что вы, бог с вами.

Он повернулся и стал ходить по комнате.

Я сегодня нервна. Я, конечно, многое преувеличи­ла...

Если бы я женился, — задумчиво заговорил Ч е х о в, — я бы предложил жене... Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности... и возмутительной бесцеремонности 10

В гостиную вошел Петя.

Лидия Алексеевна! За вами прислали из дома.

Что случилось? — вздрогнув, вскрикнула я.

Левушка, кажется, прихворнул. Анюта прибежала.

Антон Павлович, голубчик... Я не вернусь туда прощаться. Вы объясните Наде. До свидания!

Я вся дрожала.

Он взял мою руку.

Не надо так волноваться! Может быть, все пустяки. С детьми бывает... Успокойтесь, умоляю вас.

Он шел со мной вниз по лестнице.

Завтра дайте мне знать, что с мальчиком. Я зайду к Надежде Алексеевне. Дома выпейте рюмку вина.

Анюта спокойно стояла в передней.

Что с Левой?

Да барин меня за вами послал, чтобы вы домой.

Что у Левы болит?

Анюта, девушка лет семнадцати, служила помощницей старухи-няни.

Знаю только, он проснулся и стал просить пить. А не жаловался. Барин пришел...

Миша сам открыл мне дверь.

Ничего, ничего, — смущенно заговорил о н . — Он уже опять спит, и, кажется, жару нет. Без тебя я встревожился. Без тебя я не знаю, что делать. Пил почему-то. Разве он ночью пьет? Про тебя спросил: где мама? Мама скоро при­дет? Видишь, мать, без тебя мы сироты.

Он пошел со мною в детскую. Лева спокойно спал. Никакого жара у него не было.

Миша крепко обнял меня, не отпуская.

Ты моя благодетельная фея. При тебе я спокоен и знаю, что все в порядке.

Мне вспомнилось, как он за обедом разбросал по полу все оладьи, потому что, по его мнению, они не были доста­точно мягкими и пухлыми: «Ими только в собак швырять».

А ты представляешь себе, как ты меня испугал?..

Ну, прости. Сердишься? Уж такая ты у меня стро­гая. Держишь меня в ежовых. А я все-таки без тебя жить не могу. Ну, прости. Ну, поговорим... Весь вечер без тебя...

А я уже знала теперь. В первый раз, без всякого сомне­ния, определенно, ясно, я знала, что люблю Антона Павло­вича. Люблю!

V

Была масленица. Одна из тех редких петербургских маслениц — без оттепели, без дождя и тумана, а мягкая, белая, ласковая.

Миша уехал на Кавказ, и у нас в доме было тихо, спокойно и мирно.

В пятницу у Лейкиных должны были собраться гости 11, и меня тоже пригласили. Жили они на Петербургской, в собственном доме.

Я сперва поехала в театр, кажется на итальянскую оперу, где у нас был абонемент. К Лейкиным попала до­вольно поздно. Меня встретила в передней Прасковья Никифоровна, нарядная, сияющая и, как всегда, чрезвы­чайно радушная.

А я боялась, что вы уже не приедете, — громко заговорила о н а , — а было бы жаль, очень жаль. Вас ждут, — шепнула она, но так громко, что только переменился звук голоса, а не сила его.

Я задержала? Кого? Что?

Ждут, ждут...

Блины? Неужели у вас блины?

А как же? А как же? — и она расхохоталась и пота­щила меня за руку в кабинет Николая Александровича.