Но ничего не в порядке.
Уже которую неделю или даже несколько месяцев Джозеф жил с навязчивыми тревогами, с кошмарами по ночам и мнимой надеждой. Почему мнимой? Потому что эта надежда не представляла собой ничего реального – лишь крик в пустоту, улыбка самой смерти или гогот собственной тьмы. И зачем же тогда жить дальше? В чём смысл жизни? Глупый вопрос, задаваемый людьми веками, и главный вопрос в эссентизме. Но почему-то именно в подростковом возрасте часто обострялся этот кризис. Может, это потому, что от таких ещё молодых людей требовали ответы на вопросы, которые они даже вообразить себе не имели возможности? А может, это потому, что человек обретал смысл жизни только с возрастом? А может, он вовсе его никогда и не узнавал? А может, всё дело в безделье, в котором так любили найти выход родители, когда их дети начинали рассказывать о своих проблемах и просить о помощи? Смешно полагать, что именно безделье порождало ночные кошмары, что именно оно повинно в том, что Джозеф просыпался с дрожащими руками и начинал рыдать.
Смешно, но именно так и считала его мама.
Ведь самая большая глупость – обесценивание чужих проблем. Но ещё большая глупость – думать, что они когда-нибудь разрешаться, если уже несколько месяцев этого не происходило, а именно так и думал Джозеф и ничего не мог с собой поделать. А ведь всё становилось только хуже, из-за чего появлялось неимоверное желание свести счёт в проигрыш в этой бесконечной гонке.
И наконец-то умереть.
– Если выпить два литра вина, то можно напиться на всю жизнь.
Тот же самый смех, что и в прошлый раз, заставил насторожиться Джозефа, который и без того был в изнуряющем беспричинном беспокойном состоянии. Он ненавидел это состояние, но не мог с собой ничего поделать: тяжесть прожитых происшествий давила на плечи, точно кто-то повесил рюкзак из гигантской бомбы, готовой вот-вот взорваться и разнести парня на куски.
– Так хочешь моей смерти?
Джозефу до сих было странно разговаривать с Адлером, но при этом видеть лицо Делоры: такое худое, бледное, с большими впадинами под зелёными глазами, с выпирающими костями и ужасно тонкими кривоватыми пальцами. Он понимал, что не только он во всём этом виноват, но и многое другое, однако вина всё глубже и глубже выжигала в груди печать ненависти к себе, несмотря на оправдания. Ему было больно, невероятно больно смотреть в лицо любимой и видеть, что он с ней сделал: этот шрам, горбинка на носу, искалеченное от пуль тело и анорексия. Всё это – его окровавленных рук дело. Его и никого больше.
– Я не умею водить машину, так что поживи ради меня ещё немного, – самовлюблённо заметил Адлер, усаживаясь рядом с Джозефом и делая глоток вина.
Тот лишь нервно прикусил губу и, нажав на газ, сосредоточился на дороге, ведь на пассажирском сиденье лежал гроб Хэмфри. Порой ему казалось, что кто-то смотрел ему в спину взглядом, больше полным ужаса, чем непонимания или укора: так смотрел Хэмфри на брата, который впервые вместо заботы проявил равнодушие, а вместо любви – бесчеловечность. Руки до сих пор дрожали, как бы Джозеф ни сжимал руль, а сердце учащённо билось, ведь в голове постоянно крутились воспоминания о том, как он убил своего маленького брата. А до этого – трёх людей, чтобы спасти Делору. А далеко в прошлом – ещё одного человека, чтобы сохранить собственную жизнь.
Он старался стать лучше, проходил через все препятствия в своей жизни за последний год, в котором произошло так много важных событий: от самых приятных до самых кошмарных. Но самое главное – это непрерывная работа над собой, которая, конечно, давала результаты, но её «непрерывность» будто бы ломала всю внутреннюю сущность Джозефа. Шаг за шагом он терял свои изюминки, те неповторимые частички, которые делали его особенным. Он так старался контролировать свои эмоции, что стал слишком спокойным и добрым, слишком неинтересным ни для других, ни для себя.
Он так старался, что очень сильно устал – посидел, подумал и осознал, что любил жизнь меньше, чем год назад…
– Мои соболезнования.
– Чему? – устало спросил Джозеф, потому что вряд ли Адлер испытывал хоть каплю вины за то, что занял место Делоры в её же теле.
– Твоему разуму, – так широко улыбнулся сосед, точно всем видом показывал, как сдерживал смех.
– Очень смешно, – сжал челюсти парень.
– У тебя очередной депрессивный эпизод?
Джозеф горько усмехнулся.
– Депрессивный эпизод? Ад, у меня депрессивный сериал, и мы только на первой серии первого сезона.
В этот раз Адлер громко рассмеялся, будто не слышал ничего смешного, чем печальная шутка жизни.