Абсолютная пустота.
– Как прошёл доклад? Хоть кто-нибудь заинтересовался нашим эссентизмом?
– Да так, ничего интересного, – я повела плечами и отвернулась, чтобы Джозеф не смог заглянуть мне в лицо. И особенно в глаза.
– Ну, хоть кому-нибудь понравилось? – не терял надежду он.
– Не знаю, – коротко ответила я.
– А Филис? – не переставал спрашивать он.
Наверное, будь я более чувствительной, то сейчас бы ощутила лёгкое раздражение, но ничего не произошло. В меня словно запихали вату, впитав в неё все эмоции, а затем вынули, даже не оставив ни одного волокна, ни одной капельки чувств.
Н-и-ч-е-г-о.
– Ей понравилось, – сухо сказала я.
– Что-то случилось?
Джозеф взял моё лицо в свои тёплые ладони, но я, поморщившись, тут же резко вырвалась из его рук.
Непривычно. Неприятно. Странно. Больно.
Но не мне. Не мне.
А Джозефу. Ведь я никогда не вырывалась из его объятий.
В его глазах – тревога. В его сердце – метель. В его душе – трещины. Но он не спешил разбиваться, не хотел, сопротивлялся, боролся. И пытался быть сильным.
– Я просто устала.
И да, и нет.
Я не знала, не могла понять своё состояние в таком бесцветном ощущении. Не хватало красок, не хватало чувств, не хватало самой себя. Я смотрела на оставленные метелью большие сугробы, на покрытые снежными шапками и пальто деревья, на затянутое бесконечно длинными облаками небо, где скрывалось от нас солнце, не желая показывать свой беспечный лик вечно уставшим ошмёткам плоти и крови. В один какой-то миг я увидела, что птицы, пролетевшие над нашими головами, были вовсе не птицами, а крылатыми чудовищами: демоны, рассекавшие холодный воздух клыками пастей и прожигающими меня светящимися алыми глазами. Моргнув, я вновь посмотрела на стаю, но в этот раз ничего странного не увидела. Показалось? На секунду я даже подумала, что почувствовала облегчение. Но это лишь слабый ветерок…
Ведь во мне теперь не было ни единой эмоции.
– Да, в последнее время всё стало каким-то загруженным, тяжёлым, – согласился Джозеф, почесав тот глаз, под которым было несколько небольших пятен Витилиго. – Сейчас очень многие быстро устают, все что-то вечно делают, куда-то идут, а эти последние новости, что с каждым днём становятся всё хуже и хуже, лишь угнетают нас ещё сильнее. Я вот пытаюсь что-то успеть, пытаюсь быть везде весёлым и бодрым, но это так выматывает… Поэтому я тебя понимаю, любимая.
Такое родное слово в конце и, казалось бы, должно было согреть меня. Но нет. Теперь я – кусок льда с застывшими в нём помоями и червями. Гниль моей души окатило ледяной водой, но тщетно – не смыть ничего с неё, не сделать гладкой. Лишь обнажить чистый разум и белые кости собственных монстров. Теперь они на свободе – железные цепи разрезаны, ошейники сняты, заключение спало, осев на дрянную землю первыми каплями крови.
Бегите, мои псы по несчастью, бегите. И возвращайтесь с добычей.
– Поэтому тебя не было эти два дня?
Джозеф вздрогнул то ли от неожиданного вопроса, то ли от моего пустого голоса. Но мне было совершенно без разницы.
– Я… плохо себя чувствовал.
Ложь.
Я всегда понимала, когда парень лгал, потому что он совершенно не умел этого делать. Быть честным, добродушным, решительным – всегда пожалуйста, но когда дело касалось чего-то порочного, как ложь, он редко когда с этим умело справлялся. Вот так и сейчас: он соврал мне и прекрасно понимал, что я распознала это, но ничего не стала с этим делать. Да, ещё утром я была готова выяснить, где же пропадал Джозеф, не случилось ли с ним что, но сейчас мне абсолютно плевать на это. И я осознавала, что это плохо. Отлично это знала, как свои пять пальцев. Но ничего не чувствовала по отношению к этому.
Только полное равнодушие.
– Хорошо.
Джозеф явно был удивлён такой спокойной реакцией с моей стороны, но пытался это скрыть, и решил наконец-то приступить к тому, для чего он ко мне вообще подходил.
– Слушай, Делора, ты не могла бы довести Хэмфри до дома, потому что сейчас очень опасно в городе, тем более ты уже сама в этом убедилась. А мне надо помочь маме на работе и Олин снова довести до поликлиники. Поможешь?
– Нет.
Ни секунды размышления, ни капли чувств – я выдала то, что считала нужным, а не то, как нужно было поступать по совести или из-за любви.
– Что? – ещё больше изумился парень, застыв передо мной.
– Мне надоело это, Джозеф, – совершенно безэмоционально начала я. – Надоело. Ты чуть ли не каждый день просишь меня с чем-нибудь тебе помочь, позаботиться о ком-нибудь, проводить Хэмфри или Олин до дома, помочь им с уроками, украсить квартиру, подготовить подарки, сделать за тебя доклады, когда ты сам не успеваешь. И многое другое. Очень многое. Порой мне кажется, что ты забываешь, что у меня тоже есть своя жизнь, свои проблемы, свои уроки. Что моя жизнь не вертится только вокруг твоей, а я сама не обязана исполнять все твои просьбы и желания. Я жертвую ради тебя очень многим, Джозеф. Той же самой учёбой, те же самыми своими деньгами или личным временем. И дело даже не в том, что ты довольно мало что делаешь для меня, мне это не нужно. Я понимаю, у тебя много дел, работа, дети, но я устала. Хэмф и Олин мне теперь чуть ли не как родные брат и сестра, а я для них почти что стала тётей или постоянной домохозяйкой. А я не нанялась на тебя работать. Да, я выполняю все твои просьбы и совершенно ничего не прошу взамен, выполняю по чистой совести и любви, но с меня хватит.