– Понял, товарищ командир.
– Так вот, детально и разберитесь.
Командир резко нырнул в третий отсек и оттуда сильно обжал кремальеру.
«…Клизму всем… с этими… с иголками… – уныло подумал Цомая. – Не матросы – ёжики пушистые».
Вечерний чай в офицерской кают-компании пили под фантазии о потустороннем мире.
– У нас в деревне случай был, – рассказывал главный торпедист. – На трактор провод высоковольтный упал. Думали, тракториста насмерть убило… Но мужики его достали из трактора, закопали землёй, и он ожил…
– Я, если бы было где, сам лично закопал бы Кивко, – тут же встрял в разговор только что вошедший в каюткомпанию Цомая, – но откапывать бы точно не стал.
Присутствующие за столами не без интереса посмотрели на комдива два. Он был мефистофельски саркастичен в «часы своего гнева». Об этом знали, и на минуту все умолкли.
– Товарищ командир, вот рукопись-расследование… Изложено всё в хронометраже… и с приложениями вахтенных четвёртого отсека.
– Рукописи не горят, Владимир Борисович, – попытался смирить гнев офицера молчавший до этого командир.
– А презервативы не тонут, – продолжил Цомая с раздражением.
– А это-то вы к чему? – брезгливо посмотрев на свой стакан с недопитым чаем, спросил замполит.
– А к тому… Лучше бы тонули. Не было бы выкидышей. Вот, полюбуйтесь, сколько нынче стоит жизнь балбеса, которого, наверное, мама дома ждёт.
Цомая достал из кармана полиэтиленовый пакет.
В пакете лежали две матросские бляхи. Одна была заполирована под плоскую медяшку, а другая, с наполовину выпиленным по контуру якорем. Там же поблёскивали мельхиоровые подкладки под значки и металлические буквы «С» и «Ф».
– Дембельская иллюминация, – устало прокомментировал командир первого дивизиона капитан 3 ранга Рядчик. – Преемники дела Фаберже. Хорошо хоть, пакет не рваный…
На мгновение в офицерской кают-компании все притихли. Все понимали, сколько бед натворили бы эти железки в электрощите, упади они на контакты. Потусторонний мир, о котором только что безбоязненно фантазировали, мог бы стать явью.
– За чаями не рассиживаться. Через сорок минут всплываем на сеанс связи, – оборвал тишину командир, вставая из-за стола и собирая листы, поданные Цомая. – Всем приятного аппетита!
Он как-то сгорбленно покинул кают-компанию, словно на его плечи навалились и реальные и потусторонние миры – разом.
Через час лодка покачивалась в надводном положении, принимая порывы ветра, снежные заряды и шипящую, крутую волну Баренца своим чёрным зализанным бортом. По отсекам гулял пьянящий свежий воздух, взбадривая осоловелые мозги вахтенных и провоцируя подвахтенных на перекур. Но команды, разрешающей выход наверх, центральный не давал, как и не отменял боевой тревоги.
Корабельный врач сидел у койки Кивко и постоянно что-то списывал в блокнот со шкал четырех приборов электрокардиографа. Прибор стоял в нише каюты-амбулатории и резко выделялся новизной и дизайном на фоне общей зашарпанности. Последняя разработка пытливых умов Военно-морской Медицинской Академии услужливо выдала метровую ленту кардиограммы, добавив к уже знакомому графическому изображению ещё две полосы причудливо ломаных линий.
Доктор внимательно их рассмотрел и пометил вершинки-сломы цифрами. «Отбой боевой тревоги, подвахтенным от мест отойти. Разрешён выход наверх по десять человек», – глухо разнеслось за металлической дверью, всё оживилось и забегало. Доктор машинально ощупал карман висевшей канадки на наличие там «Беломора».
– Валерий Яковлевич, я вас подменю, команде перекур…
Голова санитара Тонких смотрела сверху, почти из-под подволока и имела выражение детской непосредственности.
– Спасибо! – сказал доктор, надевая канадку. – Но только я Вас попрошу, Антон Павлович, ничего здесь не трогать. Состояние Кивко можно считать удовлетворительным. Удары сердца и пульс – чистые, дыхание не затруднено. Подключены датчики. Так что никаких самовольных действий. Я перекурю и сразу приду.
– Не извольте беспокоиться, – уверила голова, распахивая дверь и выпуская доктора.
С перекура доктор возвращался взбодрённый ночной стужей открытого моря. Три беломорины, выкуренные кряду, слегка кружили голову, тревожа вестибулярный аппарат. «…Как хорошо быть надводником, – размышлял на ходу Валерий Яковлевич. – Всегда озон, всегда свежесть йодидов… и перекурить можно запросто…» В таком вот благостном состоянии он открыл дверь своего заведования. «… и здесь, вроде, всё тип-топ…»
– Больной попросился по малой нужде, – доложил дежуривший санитар. – К системе мочеиспускания подсоединена «труба Рига».
– Ну, что ж, неплохо, неплохо, Антон Павлович. Будете уходить, вынесите утку.
– Есть! – ни сколько не смущаясь, ответил мичман Тонких.
Ах! Как ему нравилось его вторая специальность… Как нравилась!
Он так самозабвенно относился к своим обязанностям санитара и первого ассистента врача… О специальности первой – химика-дозиметриста – вспоминал всё реже и реже. Как это всё-таки благородно – спасать людей от болезней и боли! Очень благородно… Вот и его «ноу-хау» – «труба Рига» – уже растиражирована среди десятков экипажей. Мелочь, невзрачная «рацуха»… А сколько удобств! К медицинскому судну, на его выступающую для малых нужд часть, крепится резиновый шланг от стиральной машины «Рига». Судно стоит под кроватью, а раструб шланга одевается на фаллос… Вот и вся недолга! Корабельные врачи с почтением здоровались с Антон Палычем. А славу Антон Павлович любил. Любил! И ещё он любил деньги. Кто же этого не любит? – возразите вы. И правильно. Но именно эти два предмета – слава и деньги – натолкнули его на мысль стать зубным техником. И лелеял, лелеял мечту Антон Павлович. Втайне носил её у самого сердца.
Больной заёрзал и еле слышно прошептал:
– Жжёт… Жжёт…
Доктор секунду потратил на показания приборов. Стрелки не двигались, отмечая стабильность работы сердца.
– Где, где жжёт? – спросил доктор.
– Там…
Доктор понял, что жжёт орган, к которому было подсоединено судно. Он резко отдёрнул простынь и снял раструб. Мужское хозяйство Кивко было пунцово-красным. Опытный глаз старшего лейтенанта безошибочно поставил диагноз: химический ожог.
– Палыч, ты чем дезинфицировал свою трубу?
– Хлоркой, – нисколько не колеблясь, ответил Тонких.
– Хло-орр-кой??!…Ну, ты-ы, Палыч… электрофорез тебе в анус! Хлоркой?!… Бери банку, налей тёплой воды, будешь делать подмывание… ну-у, Палыч… хлоркой?!…
Мичман Тонких извинительно и тихо юркнул в дверь и растворился в отсеке.
«Годзила химическая!… – слал ему в след упрёки доктор. – Хлоркой… видите ли… будешь теперь мудомоем. Хм, хлоркой… – он ещё раз внимательно осмотрел „хозяйство“. – Ну, распухнет… Пощиплет, не без этого… Хлоркой?!… Э! Э-э, парень! Ты чего?!»
Доктор краем глаза обратил внимание на стрелки прибора, они начали сползать к нулю. Он ткнул кнопку электрокардиографа и быстро стал готовить шприц. Из умного ящика поползла лента, как из кассового аппарата в магазине. Сколько чего стоит? Жизнь Кивко падала в цене. Разброс амплитуд кардиограммы пытался вытянуться в прямую.
«Парень, парень!… не шали. Сейчас я, сейчас, – доктор набирал раствор из пузырька, – сейчас я, быстро…»
За дверью бесцеремонно и громко по трансляции разнёсся голос Ротару: «Чорвону руту нэ шукай вэчорамы…» Но доктору было не до Софии. Он щёлкал по кончику шприца, выпуская воздух до тонкого фонтанчика.