«Ведь вот что с человеком делает шило животворящее!» – порадовался КИПовец.
– …но факт произвел обратный эффект – японцы выложились из последних сил, чтобы взять Порт-Артур, и взяли. Эскадра на пять месяцев опоздала.
– А то, что отступали, так это кутузовская тактика. К концу войны мы уже превосходили японцев и во Владик уже первые лодки начали поступать!
– Вот если бы не революция, завалили бы наши первые подводники японцев, – вмешался КИПовец. – В норматив уложился, но заслушался вашими заумными разговорами. Лично я в училище писал реферат – «Роль флота в русско-японской войне»…
– А у меня там два прадеда воевали, – предвосхитил вопрос связист, – один в Маньчжурии где-то, в полку Деникина, другой на «Рюрике».
– Понятно. А в каких чинах?
– В каких… В рядовых, конечно.
– Ну… тогда за предков наших, которые проливали, как говорится…
Говорили о русских артиллеристах, о непонятных интригах в Главном Артиллерийском Управлении, о том, почему снаряды пробивали броню, да не взрывались. Говорили о «загадочном гении Ленина», который всегда стоял за поражение России и рвал ее в клочья в угоду мировой революции. Маньчжурия и пол-Сахалина после первой революции. После второй – больше: Финляндия, Польша, Прибалтика, Бессарабия да половина Белоруссии и Украины…
Вдруг корабль чуть накренило на правый борт. СДК начал левый поворот.
– Ну, кажись, мне пора – подошли к Цусиме, – заторопился связист. И, будто в подтверждение его слов, экипажу СДК дали по боевой «Готовность номер один». Подводники тоже решили выйти наверх – подышать и посмотреть на ночной пролив.
КИПовец чуть поотстал в коридоре. Корабль снова резко изменил курс, теперь уже вправо.
– Ео-о мое, иди сюда быстрее! Глянь, что творится! – заторопил комдив-два.
Корабль входил в море огней. Впереди, слева и справа аж за горизонт уходили яркие пятна прожекторов. Множество миниатюрных японских шхун, не теряя напрасно время, чего-то сосредоточенно ловили, осветив воду. Зрелище было потрясающее. По правилам МПСС наш «мастодонт» должен был обходить рыбаков, и он, как пьянчужка на церковной площади среди молчаливых богомолок в Великий Пост, стыдливо рыская и покачиваясь, побрел к выходу из пролива.
– Жируют на нашей кровушке, – сказал комдив-два недобро.
– Знаешь… сдается мне, что вся эта наша враждебность какая-то… искусственная, что ли. Будто нас держат и натравливают, чтобы еще одного Перл-Харбора не было. Японцы все ж поумнели после Цусимы – в сорок первом бросились на американцев, а не на нас… А вот мы не удержались и кинулись добивать их, и себе прихватили японского…
– Ну, это ты зря! Что ж теперь, обратно отдавать? А кто наши транспорта втихаря топил в нарушение нейтралитета? Скажешь, не топили? Родственнички-подводнички… А «Л-16»?
– Ну, топили… – махнул рукой. – Слушай историю. Забирал контейнер на морвокзале, было у меня ноль-пять на всякий случай. Подхожу к какому-то приличному деду-работяге, прошу помочь контейнер найти. Пузырь показываю. Нашли махом, а потом – к нему в каптерку, где и приговорили. Потом пивком шлифанулись. Так вот он мне и рассказал, о чем Пикуль умолчал, хотя не мог не знать.
– Про что?
– А про американские пароходы под разгрузкой, про «студебеккеры» с тушенкой… С сорок третьего года половину ленд-лиза через Камчатку везли, американскими конвоями. Потом грузили на наши – и во Владивосток. А вот уже оттуда поездами на фронт. Говорит, будто америкосы и отстроили Петропавловск…
– Да мало ли чего может наплести подвыпивший работяга!
– Не скажи. Говорит, сопливым пацаном ходил подбирать консервы, которые из кузовов выпадали. Героизм не ахти, но риск был… И потом, Петропавловск до революции захолустьем был, ударных строек не наблюдалось, а тут бац! – триста пятьдесят тысяч город. Нет, в добрые американские намерения я не верю. Нажились на этих войнах и опять наживаются, а нам еще долго икать. Столько народу положили!
– Там еще осталось?
– Там абсолютно все осталось.
– Пошли уберем, еще вестовой припрется… – и, охватив взглядом еще раз море, залитое прожекторами от края и до края, подводники ушли в каюту.
Утро было пасмурным, ветряным и холодным. В «тропичке» стало совсем неуютно. Дальше – больше. В десять ноль-ноль дали построение на баке на траурный митинг, форма одежды номер три, черная фуражка… Ни хрена себе! Народ полгода не одевал брюки и галстук, забыл про пуговицы и рукава, а потому растерянно заметался. Все же врожденные инстинкты северян сработали, и в полдесятого стройные, загорелые и не похожие на себя(стереотип подводника: бледный, бородатый и толстый) уже прогуливались по верхней палубе. Особых шуток и острот по поводу смены формы одежды не было. Витал еще, видно, над головами трагический дух Цусимы. Не до веселья. Хотя без казусов не обошлось?
Все проспал замполит – и Цусиму, и митинг. Как раз перед входом в пролив выколотил с последнего нерадивого офицера злополучный реферат и «притопил», уснул счастливым сном, верный слуга партии.
А инициатива митинга принадлежала командиру СДК. Наш старпом (командир остался в Камрани расти на ЗКД – зам. командира дивизии) на утреннем построении порекомендовал секретарю парторганизации подготовить трех выступающих. Ну, понятно, от офицеров всегда есть человек, который не откажется – это он сам. Коммуниста-матроса тоже можно «построить» и написать ему текст. А вот мичман может и послать.
Секретарь настойчиво забарабанил в дверь каюты зама.
– Какой еще митинг, какая на хрен Цусима?! Я ничего не планировал! Кто это там воду мутит? – слуга партии начал понемногу приходить в себя.
– Командир СДК. Нас перед фактом поставил, велел трех выступающих выделить. Может, вы выступите? – безнадежно спросил секретарь.
– Еще чего! Кого ты назначил выступающими?
– Ну… я выступлю. Остальные отказываются – не готовы.
– Что значит – «не готовы»? Сколько до начала?
– Чуть больше полчаса…
– Предостаточно! Так… кто там у нас скулил о переводе в военную приемку в Комсомольск из БЧ-5?
– Мичман такой-то.
– Вот и направь-ка его ко мне. Ну, а у матросов кто в отпуск первый кандидат?
– Командир отделения электриков, аккумуляторщик,, комсомольский секретарь…
– Во-во, и его тоже, если будет выпендриваться. Моряку поможешь, дашь пару тезисов из своего выступления. Повторение – мать учения. А мичман пусть сам выбирается. Смог же дорогу в «приемку» найти!
Митинг начался вовремя. На правом борту выстроился экипаж подводников, на левом – свободная от вахты команда СДК. Примерно поровну, но сразу бросалось в глаза, что у подводников преобладали офицеры, а у надводников – матросы. Командование и выступающие сосредоточились перед ходовой рубкой, а внизу перед башней сбилась кучка гражданского персонала и даже две женщины (та, что помоложе – уже безнадежно беременна) – возвращенцы из Камрани.
Первым выступал командир СДК, капитан второго ранга. Говорил, в основном, о воинском долге, который с лихвой выполнила вторая эскадра, и выражал уверенность, что мы – нынешнее поколение моряков – выполним свой. Говорил толково, с чувством, но аплодисментов не последовало – не к месту они здесь.
Затем слово взял их старпом, который переводил абстрактный долг в более конкретные задачи. Даже упрекнул расчет носовой башни за плохо покрашенный бак «перед входом в историческое место». Но и это было не смешно.
Ветер с налета пытался сорвать непривычные и неудобные фуражки, солеными брызгами то и дело обдавала волна, и в смысл произносимого на баке никто особенно не вникал. В мозгу все настойчивее и требовательнее звучало:
…Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы Русского Флага…
В носоглотке что-то непривычно першило. Наверно, это пыталась пробить себе дорогу скупая мужская слеза…