Первые двадцать минут ехали, как водится, не туда. Ошибку самокритично списали на водителя. Маленькая колонна состояла из двух "КАМАЗов" с тридцатью офицерами, прапорщиками и несколькими солдатами, разместившимися по пятнадцать человек на каждом борту, и одним "ЗИЛом" с продовольствием для мирных жителей. Колонна неспешно шуршала по бывшей когда-то асфальтовой дорожной ленте, выжимая из себя 70 км/час. Головной "КАМАЗ", в котором вместе со Славкиными МВДшниками, прижавшись для сугрева друг к другу, сидел со своей командой Виктор, всю дорогу пытался доказать простуженным хрюканьем двигателя, что он тоже участник войны и имеет права на льготную 50-километровую скорость.
Ехавший в нем в свою зону ответственности личный состав был готов ко всему. Короткие стрижки, сбритые усы (а ну, рукопашка?..), обрезанные ногти на пальцах рук и ног, чистая, свободная и ношенная камуфляжка, еще те, гуманитарные, афганские кроссовки "Адидас". Рюкзаки тщательно подогнаны, усилены в плечах. Из оружия только пистолеты ПМ, ножи, которые строго запрещалось применять. У солдат только штык-ножи. Все сидящие верили друг другу во всем. Чуть спустя, за Баку, народ отчего-то заподнимал глаза. Десантник Мишка нащупал в бушлате случайно забытые четыре сухаря. Демонстративно и шутливо похрустеть в одиночку ему дали секунд тридцать. Отвернувшийся Толик, как бы сам для себя, но громче "КАМАЗа", подытожил:
— Красиво жить не запретишь!
Хлеба хватило на всех. Мишка бережно ломал сухарики по кусочкам и четырьмя хлебами накормил пятнадцать человек. Война учит есть хлеб по крошечкам, очень бережно, с ладошки и особенно ценить этот Божий дар. Дорога-змея все чаще делала попытку сбросить с себя колонну. От подъемов и спусков, загибов и ухабов у "КАМАЗа" охрипла выхлопная труба, постоянно икал двигатель и кардан заработал радикулит.
На нечастых остановках мужики дружно окружали машины, стоя лицом вплотную к бортам. Ближе к точке подхода народ замкнулся и ушел в себя. Виктор рассматривал друзей, дотошно зная каменистую судьбу каждого. Вспомнил курсантский урок в сибирском училище, на котором старый мудрый полковник в отставке, Герой Советского Союза, после того боя с призывниками с Кавказа на железнодорожном вокзале сказал:
— Ваша главная обязанность, сынки, научиться не профессионально убивать, а достойно умирать за Родину.
Да-а. Ты прав, полковник, если умирать, то достойно. Только почему мы мрем за всех подряд?
Рядом с Виктором на каждой кочке подпрыгивал Валерка, истоптавший с ним весь Афган. Он ушел на войну, перетянув свое фото черной лентой, а жене приказал, если что, выйти замуж за парня не хуже его. Для нее лучше парня, чем Валерка, при всех житейских передрягах не нашлось. Да она и не собиралась его искать. Видимо, именно в такие жизненные минуты определяется совместная нужность его и ее.
Здесь победила обоюдная. Сидящий напротив капитан Ластовский вернулся из Афгана один из всего состава своей пэдэгэшной группы. Он сам доставил погибших друзей до хаты в Ленинград. Выслушал все сказанное глазами от почерневших отцов и умерших, когда те еще были живы. Ластовский к этим двум крестам, стоявшим на могилах друзей, каждый год, уже восемь лет, последние метры полз на коленях, прося прощения у мужиков, что остался жив.
Сидевший неподалеку Семен, стоя тогда, в 86-м, у закрывающегося люка улетавшего на Кабул самолета, на вопрос подруги, куда тебе писать, честно ответил: "Не знаю. Пиши... на сердце. Просыпаясь, желай доброго дня, а ложась спать — спокойной ночи. Всегда спокойной. И я найду тебя. Позвони мне на сердце своими мыслями, и я отвечу". Она год писала и звонила ему душой ежедневно. В ответ у нее екало сердце. А, однажды, под утро, оно защемило. Это он позвонил в дверь.
На цель вышли с опозданием на час. На типовой центральной улице им. Мардохея-Маркса, всю жизнь гнавшего Бога с небес, недавно завершившийся августовский митинг с повесткой дня "оправе на самоопределение" плавно перешел в неплановое послемитинговое подведение "итогов".