Видимо, от изнурительной усталости ее преданная спецназу душа стала давать сбои от сверхсобачьих испытаний.
— Бетта, Бетта...
Борька плакал и лизал собаку в полузакрытые глаза и сухой нос.
— Бе-е-е-тта-а-а...
Возможно, это и было тем сигналом помощи свыше, из-за чего сила человека удесятерилась. Собаку перли под хирургический скальпель галопом на палатке, с которой сняли убитого сержанта и поочередно перегружали его на свои плечи.
Борька тихо скулил, да, похоже, не он один, когда через несколько часов овчарку уложили в санчасти на стол, а два часа спустя, боясь прикоснуться к забинтованному другу и поверить в чудо, Борис со всем полком целовали собачий хвост. Неделей позже, еще нетвердо стоящая на ногах саперша Бетта уже профессионально поглядывала в сторону гор.
...Вылетевшая пулькой соска от Борьки-второго влипла в затылочную "десятку" врача полка, капитана Миши. Тот, с полминуты безрезультатно поискав ее, заставил вздохнувшего Бориса достать последнюю. На войне все имена навсегда врезаются в память. Иногда это лица, поступки. Порой веселые случаи, типа застольного хохота: "А помнишь?..". Или заслуженно поднятый вверх большой палец. Сидевший рядом Миша был законно награжден этим жестом.
Тогда Мишку подняли ранним рассветным утром, долго расталкивая, а затем орошая его тело холодной водой.
— Миш, у КПП стоит понурый "дух" с такой же понурой лошадью, ничего толком сказать не может, лепечет только одно слово "дохтар" и без конца показывает дрожащими пальцами на кобылу.
Мишка, спотыкаясь и ежась мурашковым телом на пятой минуте, наконец, попал в штаны. Стылая поздняя осень старательно мешала залезть в ботинки. Стоявший на КПП старый дехканин, сутулый, с дрожащими губами уже молча, увидев врача, стал показывать на пах кобылы. Его глаза блестели от слез. Кобыле было лет шесть. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы понять — у нее заболевание "по-женски". Мишка минут десять соображал, что у него по этому случаю есть соответствующее. Дух мусульманским взором утонул во взгляде врача.
— Заводи. Придешь через две недели,— вдолбил он на пальцах дехканину.— Но за исход не ручаюсь.
Старик отдал Михаилу уздечку, как последней надежде. Сам он приходил ежедневно и тихонько сидел довольно далеко от часового, с чалмой в руках, безотрывно глядя в сторону гарнизона.
Через десять дней он держал в мокрых от постоянно вытираемых глаз руках уздечку, надетую на морду капризно бьющей копытом подтанцовывающей кобылы. Капитан довольно долго провожал задумчивым взглядом часто оглядывающегося и кланяющегося старика. А ближе к весне его опять обливали для разбудки водой. У КПП стоял счастливый хозяин кобылы с кожаным сосудом, полным кобыльего молока. Мишка с друзьями обпились им за неделю вволю. А, может, случай с этой кобылой был началом той тропы к его главному духовному экзамену и более осмысленному в его пока недолгой человеческой жизни, когда Мишкину группу из десяти спецназовцев после суточного скитания "духи" основательно придавили в горах в центре Афганистана. Поставленная им трехсуточная задача была сорвана через несколько часов после выхода. Тогда они растворились, как обычно, ночью. Вляпались в нештатный случай ранним утром. Пути Господни неисповедимы. При начавшем жарить экваториальном солнце спецназ споро врезался в табунок овец и, главное, в пасущих их двух десятилетних ребятишек. Баранов полулежа распинали, пацанов повтыкали головой в землю и стали лихорадочно соображать, что с ними делать. Дети, чувствуя, что счет их жизни решают минуты, оцепенели и находились в том состоянии, какое бывает у сердца перед плахой.