Рукописи Мадлен читать не стала, а вместо того поехала на подземке в Ист-Виллидж. Купив пачку печенья пиньоли в «Де Робертис», она нырнула в парикмахерский салон, где по какому-то наитию разрешила взяться за себя мужеподобной женщине с короткой стрижкой в стиле «крысиные хвостики».
— Сбоку подстригите покороче, а наверху оставьте, чтобы повыше было, — сказала Мадлен.
— Уверены? — спросила женщина.
— Уверена.
Чтобы доказать свою решимость, она сняла очки. Спустя сорок пять минут она снова надела очки и, увидев себя преображенной, пришла в ужас и восторг. Голова у нее оказалась прямо-таки огромная. Ей и невдомек было, какого она на самом деле размера. Она была похожа на Энни Леннокс или на Дэвида Боуи. На человека, с которым впору встречаться этой парикмахерше.
Как бы то ни было, косить под Энни Леннокс было нормально. Андрогины как раз вошли в моду. Стоило ей вернуться в университет, и прическа Мадлен стала заявкой на статус девушки серьезной. И в конце года, когда ее локоны отросли и доводили до безумия своей длиной, а она не знала, что с ними делать, она твердо стояла на своих принципах, отвергая прежние увлечения. (Единственным промахом был тот вечер у нее в комнате с Митчеллом, но и тогда ничего не произошло.) Мадлен надо было писать диплом. Ей надо было строить планы на будущее. Последнее, что ей требовалось, — это парень, который отвлекал бы ее от работы и выводил бы из равновесия. Но тут во время весеннего семестра она познакомилась с Леонардом Бэнкхедом, и от решимости ее не осталось и следа.
Брился он нерегулярно. От его табака пахло ментолом — запах был чище, приятнее, чем Мадлен ожидала. Поднимая глаза, она всякий раз обнаруживала, что Леонард неотрывно смотрит на нее глазами сенбернара (это был взгляд доброго пса, из пасти которого течет слюна, а одновременно — верного зверя, способного откопать тебя из-под лавины), и не могла не ответить на его взгляд, задержавшись на миг — важный миг — дольше обычного.
Как-то вечером в начале марта, придя в Рокфеллеровскую библиотеку за дополнительным чтением по «Семиотике 211», она встретила там и Леонарда. Облокотившись о стойку, он оживленно разговаривал с дежурной — девушкой, к несчастью, весьма симпатичной, такой грудастой, в стиле Бетти Пейдж.
— Нет, но ты все-таки подумай, — говорил Леонард девушке. — Подумай с точки зрения мухи.
— О’кей. Значит, я — муха, — отвечала девушка с хрипловатым смешком.
— Мы подбираемся к ним, словно в замедленных кадрах. С расстояния во много миллионов миль к мухам приближается мухобойка. А они: «Разбудите меня, когда мухобойка будет близко».
Заметив Мадлен, девушка сказала Леонарду:
— Секундочку.
Мадлен протянула свою карточку, девушка взяла запрос и отправилась в книгохранилище.
— Пришла за Бальзаком? — спросил Леонард.
— Да.
— На помощь, Бальзак!
Как правило, в таких случаях Мадлен не лезла за словом в карман, она могла выдать множество комментариев по поводу Бальзака. Но сейчас в голове было пусто. Она даже улыбнуться забыла — вспомнила, только когда он отвернулся.
Бетти Пейдж вернулась с книгой, подтолкнула ее к Мадлен и тут же снова переключилась на Леонарда. Он выглядел не так, как обычно на занятиях, казался более воодушевленным, наэлектризованным. Приподняв брови, как ненормальный, в стиле Джека Николсона, он сказал:
— Моя теория о мухах связана с моей теорией о том, почему с возрастом начинает казаться, будто время ускоряется.
— Ну и почему же? — спросила девушка.